Ханский ярлык
Шрифт:
— Ну, ты чего? — взглянул на него князь. — Ступай вон.
— Так я... это...
— Ишь ты, ещё сладкого захотел? Теперь мой черёд. Ступай, ступай. Ну!
Романец, посапывая, вышел, осторожно прикрыл дверь.
Девка сняла с князя сапоги, поднялась с колен, стояла, теребя пальцами свою домотканую сорочку.
— Иди ложись, Стюр, — сказал негромко Юрий. — Я счас разденусь. Приду.
Она подошла к ложу, несмело наступила на край его коленкой. Князь засмеялся коротко, ободрил:
— Смелей,
Сам, быстро раздевшись, прошёл босым до ложа, дунул на свечи сильно, погасил их и, взвизгнув от восторга, прыгнул на ложе и, дрожа всем телом, схватил девку, притянул к себе. Она привычно раскрылась ему навстречу. Жаркая. Желанная. Шептала ласково:
— Сюда, сюда... Вот... Милый... Хороший.
Он был неистов, неумолим и, казалось, нескончаем. Даже она утомилась.
Отдышавшись после первого сближения, Стюрка задремала. И казалось, лишь смежила веки, как он полез к ней снова. Ничего не попишешь — князь. Пришлось Стюрке с прежней страстью являть своё постельное мастерство.
«Ну, теперь-то, наверно, успокоится», — подумала после этого, вновь пытаясь уснуть. Он опять разбудил её, требуя новых ласк.
Оставил девку в покое лишь после третьих петухов. Уснул наконец. Крепко. Умиротворённо.
Уснула и она. Однако привычка к раннему пробуждению не дала Стюрке долго спать.
Проснувшись, она, стараясь не шевелиться, внимательно рассматривала спящего князя, изучая его лицо. Оно было ещё юно, с по-детски припухлыми губами. «Миленький ты мой, — думала ласково Спорка. — Поди, баб-то ищо не знал. Наголодался-то. Четыре раза набрасывался. Нет, кажись, пять? Ну да, пять раз. Откуда и сила бралась? Эвон трудился как. Ажник с лица спал, глаза эвон ввалились».
А во дворце уже слышны были чьи-то шаги, скрип лестниц, негромкие голоса. Со двора доносились разговоры, фырканье коней, мык коров. Весь двор проснулся, жил дневными заботами. А князь всё ещё спал. Слышно было, как кто-то подходил к двери и, постояв несколько, удалялся. Стюрка догадывалась: «Романец, наверно. Он же купил меня. Бедненький. Надо после пожалеть его. Он же платил, а князь пользовался».
Она не дождалась, когда проснётся князь. Устав ждать его просыпа, сама вновь уснула. А проснулись вместе — уже перед обедом.
— Ну, как спалось, Стюра? — спросил он ласково.
— Спасибо, князь, хорошо.
— Зови меня просто Юрий Данилович, Стюра.
— Хорошо, Юрий Данилович.
— И никому я тебя теперь не отдам, Стюра. Никому, — сказал он твёрдо. — Ты теперь моя.
— Как вам будет угодно, Юрий Данилович.
Он долго разглядывал её лицо, гладил её русые волосы. Наконец спросил:
— Стюр, а кто тебя первый из мужчин? А?
— Когда нас под Краковом пленили, в первую же ночь в полоне,
— А потом?
— Потом, когда на Почайне Родион Несторович купил меня. И он тоже не раз приходил.
— Ах, старый хрен. А потом?
— Потом сын его, Михаил, прилабунивался, пока не женился.
— Ого, много ж у тебя было! — воскликнул с оттенком ревности Юрий.
— Но я ж рабыня, Юрий Данилович. Меня кто хочет, тот и берёт.
— Но больше никого не было?
— Больше никого.
— Так-таки никого?
— Ей-ей, Юрий Данилович, никого.
— А Романец вчера за поварней?!
— Ой, прости, Юрий Данилович, я забыла про него, — смутилась Стюрка. — А потом, он же купил меня.
— Купил, — нахмурился князь и вдруг, зло блеснув очами, сказал: — Заруби на носу, девка. Теперь вот твоё место, здесь, у меня под боком. Поняла? Ежели узнаю, с кем вновь случилась, задеру рубаху на голову, завяжу и утоплю в Москве.
Стюрка жалко улыбнулась, словно не веря в угрозу.
— Да как я посмею, Юрий Данилович, да рази я не понимаю.
— Смотри. А сейчас выгляни, кто там есть, скажи, пусть мне рассолу принесут.
Стюрка выскользнула из-под одеяла, прошлёпала к двери, отворила её. Никого не увидев, вышла в коридорчик, прошла к лестнице. Там на ступеньке сидел Романец. Увидев её, вскочил, подбежал, схватил за руку.
— Стюрка, я заждался.
Она вырвала руку, толкнула обеими в грудь, он, оступившись, загремел по лестнице. Поморщившись, поднялся внизу, спросил, хватаясь зарёбра:
— Ты сдурела, сука?!
Стюрка, прищурившись зло, процедила:
— Иди неси князю рассол, а мне сыты, — и, повернувшись, пошла назад, крикнув не оборачиваясь: — Да поживей!
6. ЗОЛОТЫЕ ПОЯСА
Не в самое лучшее время вступил Михаил Ярославич в Великий Новгород. Беспрерывные дожди вымочили всё обилие, погубили урожай. Начинался голод.
На Городище — княжеской резиденции — осталось мало сторожей, и амбары тамошние уже несколько раз обворовывали.
— Беда, князюшка, — жаловался дворский Никита, — ни глаз, ни рук не хватает. Голодный народишко страшней зверя. Более десяти стогов сена украли, в двух амбарах зерно повымели.
— А что ж сторожа-то?
— А что сторожа? Тож вроде меня пеньки трухлявые. Даже который заметит татей, боится подойти к имя. Убьют ведь. Я ж говорю, озверели людишки. У сторожа и осталось занятие, чтоб утром донесть: «Ночью, мол, то-то и то-то украли».
— Так дело не пойдёт, — сказал князь, — этак и меня по миру пустите. Сысой, позови Фёдора.