Ханский ярлык
Шрифт:
А вечером митрополит Петр говорил кормильцу Семену:
— Ничего, пождет гонца, поостынет отрок, не столь огорчителен отказ будет.
Две недели прождал ответа из Нижнего Новгорода Дмитрий Михайлович, через каждые два-три дня являясь к митрополиту в тайной надежде, что он благословит поход его. Но митрополит Петр, не отказывая, не спешил с благословением.
— Пождем, сын мой, пождем. Ежели замятия, ни часа не задержу тебя.
Хитрый старец знал, что нет там никакой замятии и никакого благословения
— Пождем, сын мой.
Воротившись, течец сообщил, что никакой замятии не было, что всего лишь с месяц тому на Волге поймали шайку разбойников и по приказу Михаила Андреевича всех живота лишили через утопление. Вот и все.
Княжич Дмитрий был расстроен, митрополит утешал его:
— Не горюй, сын мой. Этих ратей на твой век хватит. Не спеши. А ныне езжай домой, кланяйся от меня великим княгиням Ксении Юрьевне да матушке твоей Анне Дмитриевне. Они, поди, уж по тебе не один рукав слезами омочили. С Богом, сынок, а я буду молиться за тебя.
С тем и отъехал из Владимира Дмитрий Михайлович. Обескураженный и сердитый. Так хотелось сразиться. И не дали.
9. БАБУШКА И «ИДОЛ*
Великая княгиня Ксения Юрьевна захворала. Сколь ни старался лечец пользовать ее разными травами, она не поправлялась. И упорно твердила:
— Это меня Митька-идол в могилу гонит. Тоже мне великий князь выискался. Это ж надо додуматься идти ратью на Новгород. У самого сопли вожжей висят, а он нате вам. Воин вылупился.
— Но ведь он вернулся живой-здоровый,— пытался лечец успокоить больную княгиню.— И слава Богу.
— Слава Богу? Да? Слава Богу,— чуть не плача лепетала Ксения Юрьевна.— А я из-за него, идола, три недели глаз не смыкала, исть не могла.
Любила старая княгиня «идола Митьку», души в нем не чаяла. И пока он там «ратоборствовал», она действительно и сама извелась, и других измучила. На невестку Анну Дмитриевну шумела:
— Какая ж ты мать? Где у тебя сердце? Ребенок пропал, а ты не чешешься.
— Ну, что вы, мама. Никуда он не пропал. Вон Александр Маркович послал Семена во Владимир к митрополиту, задержат они его. Обязательно задержат.
— Господи,— всхлипывала Ксения Юрьевна.— И никому дела нет. Он, поди, там и не поест толком. А Семен-то тоже хорош, а еще пестун называется, кинул ребенка одного, сбежал.
— Он не сбегал, мама. Дмитрий сам прогнал его от себя. Семен, наоборот, уговаривал его не ходить, домой воротиться.
— Плохо уговаривал, кормилец называется. И Маркович тоже хорош, век прожил, ума не нажил.
— Александру Марковичу нездоровится.
— А мне здоровится? Мне здоровится? Сердце на ниточке висит. Одна за всех думай. Миши нет, все вразнобой пошло. Митька на рать побежал, Ляксандру чуть глаз не вышибли, Константин с коня свалился, едва шею не свернул. Ты ж мать, пошто не следишь?
— У Константина кормилец есть,— отвечала невестка.— С него за это спрос.
— Вот и спросила б.
— Я поругала его, он сам сильно переживал.
— Надо не ругать было, а высечь.
— Зачем же его ронять перед воспитанником, мама? Вон Миша однажды изругал Семена при Дмитрии, а тот тут же перенял. И ныне Семен пытался удержать его от той рати, так он его чуть не избил. Нет, пестуна надо высить перед дитем, не унижать, мама.
— И все-то ты знаешь, Анна. Охо-хо. Явится идол, пусть ко мне немедля волокут. Я ему задам баню.
И едва Дмитрий Михайлович въехал на родное подворье, как конюший Митяй, принимая коня, сказал ему:
— Беги, Дмитрий Михайлович, до старой княгини. Извелась ведь сердешная, того гляди, помрет.
— Что с ней?
— Ведомо что. Тоска сердце съела.
Взбегая в терем Ксении Юрьевны по лестнице, внук прыгал через две-три ступени. Ворвался в покои ее запыхавшийся, встревоженный.
— Бабушка, что с тобой?
— Митенька,— пролепетала старуха и даже попыталась приподняться на ложе, но не смогла.— Милый мой.
Княжич подбежал, сел на край ложа, с нежностью смотрел на дорогое лицо, изменившееся, исхудавшее, потемневшее. Выцветшие глаза княгини полнились слезами.
— Ну что ты, бабушка. Видишь, я живой-здоровый. Не плачь.
— Это я от радости, Митенька,— всхлипывала старуха.— Уж и не чаяла зреть тебя, вся душа изболелась.
— Что со мной могло случиться?
— Ой, не говори так, милый. Вон Александр Данилыч Московский намного ль старше тебя, а уж отдал Богу душу. А чаял ли?
— Что с ним? Я не знал.
— Сказывают, на ловах не то под вепря угодил, не то под лесину. Помер Александр, а ведь он тебе сродник.
Не сговариваясь, оба перекрестились: Царство ему Небесное. Ксения Юрьевна, едва осенив себя, протянула исхудавшие руки к внуку:
— Дай я тебя обниму хоть, Митенька. К сердцу прижму.
Княжич наклонился, она прижала его голову к груди, целуя в маковку, шептала:
— Милый внучек, как я скучала по тебе. Как молилась за тебя, Бог, видно, услыхал мою молитву, воротил тебя.
— Митрополит воротил, бабушка, митрополит Петр.
— Ну, дай ему Бог здоровья. Чего ты там потерял, в этом Новгороде?
— В Нижнем Новгороде, бабушка,— поправил княжич старуху.
— А все едино, будь они неладны, что Нижний, что Великий. Мише одни хлопоты да заботы от них, никакого прибытка.
Ксения Юрьевна долго не отпускала внука, словно боясь, что он опять исчезнет. А когда он собрался уходить, чтобы повидаться наконец с матерью, старуха попросила: