Ханский ярлык
Шрифт:
— Ну, как он тебе показался, владыка?
— Не дурак. Стелет мягко пока,— вздохнул митрополит.
Князь Михаил засмеялся:
— Уж не хочешь ли сказать, что жестко спать будет?
— Вполне, сын мой, вполне. Очень уж он за Измаила цеплялся.
— Кстати, ты его действительно смещаешь из-за старости?
— Кабы так, Михаил Ярославич. Не из русских он. Слаб в вере. Говорят, «Отче наш» так коверкает, что не узнать.
— Так как же он в епископы угодил?
— Не ведаю, сын мой, не ведаю. Но полагаю, Тохта надавил на Максима,
— Что ж ты так хану не сказал?
— Эге, сын мой, у Измаила-то корни поганские, хан бы воспринял это как оскорбление его народа. Нельзя так, нельзя.
— Выходит, ты лукавил, святый отче?
— Выходит,— вздохнул Петр и перекрестился,— Бог простит меня, блага ради согрешил.
12. НОВГОРОДСКИЕ ШАТАНИЯ
Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, заперлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шепотом.
— Худо дело, Федор Акинфович,— молвил посадник.— Сказывал тебе: не жми на славян, сорвутся. Вот, пожалуйста, вчера вече было, на тебя жалоб воз.
— За что?
— А то не знаешь? Ты выход трясешь, а в городе бездомных тьма.
— Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.
— Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Федор.
— Я?! — ахнул наместник.— Я — палки в колеса Михаилу Ярославичу?
— Именно ему, Федор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.
— Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...
— Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.
— Из-за меня?
— Да, из-за тебя, Федор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.
— Ну а ты-то, вы-то были на вече?
— Были.
— И не вступились?
— Федор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.
— Да. Дело сурьезное,— поддакнул Игнат,— замятней пахнет.
— А кто мутит- то? Есть же заводилы?
— А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.
— Так повязать их — и в поруб.
— Ты что, Федор? Спятил? Это ж все равно что горящую лучину в бересту кинуть.
— Но что ж делать?
— Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.
— Но я на свои деньги.
— А славяне считают, что на ихние.
— Но ей-богу, на свои брал.
— Теперь иди доказывай. В общем, знай, Федор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.
— А мизинные?
— Мизинные никуда не денутся. Пойдут за ними, хлеб-то у богатых. А за хлеб ныне люди на любой грех готовы.
— Что же делать? Михаил Ярославич в Орде.
— Вот-вот. Он в Орде, а Юрий-то Данилович в Москве.
— Ну и что?
— А то, что они хотят его на стол звать.
— Как? Ведь Новгород испокон за великим князем был.
— Был, да как бы не сплыл, Федя. Новгород всегда старался вольным в князьях быть.
— Но что им плохого сделал князь Михаил Ярославич?
— Невский вон сделал славянам одно хорошее, и то выгоняли. Так что не ищи, Федор Акинфович, причину, которую сам створил.
— Михаил Климович, ты меня обижаешь.
— Не время обижаться, Федя. Не время. На всякий случай готов будь.
— К чему?
— Как к чему? К побегу.
— Да вы что, мужи? Как же я буду в глаза Михаилу Яро-славичу смотреть?
— Наше дело, Акинфыч, было предупредить тебя: зреет замятия. А там сам решай.
Стюрка, вчерашняя рабыня, накрепко привязала к себе Юрия Даниловича. От ее прелестей совсем потерял голову молодой князь. И сам не заметил, как начал исполнять бе-зукоснительно просьбы своей наложницы.
Уже во вторую ночь их жаркой любви попросила Стюрка князя выкупить у Родиона Несторовича и ее тетку.
— А то мне скучно тут. Все на меня косятся. А тетка Мотря родной человек, все ж будет повеселее. Да и к тому же она мастерица по шитью. Выкупи ее, Юрий Данилович, не прогадаешь.
— Ладно. Будет тебе Мотря,— отвечал князь, задыхаясь от страсти.
И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла ее, шепнула радостно:
— Вот и опять мы вместе.
Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря — крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по ее понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сестрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила:
— Давай, Стюра, буду я тебе теткой. Ну какая я тебе сестра с моей-то рожей.
На том и порешили и своим спутникам по несчастью вдалбливали, что они родственницы. Когда их привезли в Киев на Почайн, чтобы везти оттуда водой в Царьград на невольничий рынок, на их счастье, появился там Родион Несторович. Увидел красивую полонянку, предложил за нее хорошую цену, заранее предвкушая обладание ею. Та вдруг разрыдалась:
— Без тети не пойду.
Пришлось Родиону Несторовичу раскошелиться на «тетю», правду сказать, в дальнейшем он ни разу не раскаялся в этом. Мотря оказалась сущим кладом. Обшивала не только его семью, но и даже дворню боярина.