Ханский ярлык
Шрифт:
— А черт его знает. Князь не чешется.
— Так что? Так и будем в гляделки бавиться?
— А че тебе, жить, что ли, надоело?
— Да оно конечно, кому охота лоб под копье подставлять. Но оно знать бы хотелось, будете али не будете нападать.
— Пока не слыхать. А у вас?
— У нас князь молодой. Петушится, хоть счас в драку. Да вишь, река мешает. Близок локоть, да не укусишь.
Тут один из дозорных сверху громко прошипел:
— Кончайте, идолы! Сотский из шатра выполз.
Новгородец отпихнул лодью, прыгнул в нее, сверкнув гологузью, взялся за весло
— Ну че там сотский?
— Отлил и опять в шатер уполз.
— Наполохал зазря. Не дал с человеком переговорить.
Три недели полки простояли друг против друга, разделенные рекой. Давно уж и Дмитрий Михайлович спал без меча и даже снял брони с себя и днем не вздевал их. Сечью-то не пахло.
А сторожа тверские и новгородские так подружились, что к концу втихаря договорились, что если чей полк начнет готовиться к нападению, то тихонько упредить супротивников. Не голосом, нет. За голос, если услышат, казнить могут. А просто воткнуть на берегу у воды пышную лозину. Это и будет тайным знаком: берегись, нынче нападем.
Однако втыкать тайную лозину не пришлось. Начались заморозки. К князю Федору Александровичу прискакал гонец из Новгорода с грамотой от бояр:
«Князь Федор! Снимайся и поспешай сюда. Корелы перебили во граде корельском наших людей и ввели немцев. Пойдешь на них с дружиной. Юрий Данилович с братом Афанасием уже прибывши. Поспешай как можешь».
Свернулись скоро. Скатав шатры, погрузили на телеги. Туда же котлы, брони, палицы, мечи тяжелые и тронулись. Тысяцкий на коне подъехал к князю, спросил:
— Федор Александрович, теперь-то, поди, можно сказать, зачем мы их сюда выманивали?
— А ты так и не догадался?
— Нет.
— Эх ты, а еще тысяцкий. Тверца-то в Волгу под самой Тверью впадает.
– Ну.
— Что ну? А хлеб-то на Торжок по ней везут. Ежели б тверской князь с дружиной в Твери сидел, он бы в любой миг мог перекрыть хлебу дорогу. Обязательно бы перекрыл в любой час, когда захотел. А он тут проторчал, карауля нас, а там хлебушек на Новгород тек. Поди, не один струг под носом у Твери проскочил.
— Ах, вон оно что,— разулыбался тысяцкий.— А я-то...
— Вот самое,— засмеялся князь и подстегнул плеткой коня.
15. НА ХАНСКИЙ СУД
Юрий Данилович с братом Афанасием в сопровождении полусотни гридей прибыл в Новгород в ненастный осенний день. В закрытой плетеной повозке среди подушек и шуб приехала с ним и Стюрка, «зарубившая себе на носу» никогда не отставать от князя во избежание грехопадения.
В многодневном пути от Москвы на ночевках, случались ли они в веске или в чистом поле, князь забирался в повозке в жаркие объятия наложницы. И едва ль не до полуночи скрипела и покачивалась телега, словно бы продолжая свое дневное путешествие.
Гриди, ночевавшие около, посмеиваясь, негромко зубоскалили меж собой:
— Поехал наш Данилыч в мягком седле.
— Нет шоб нам дал проехаться...
— Вот и усни тут при таком скрипе и пыхе.
— Романец, а Романец...
— Ну чего?
— Ты навроде в этом седле езживал. Как оно? А?
— Идите к черту.
Романцу слушать эти ночные скрипы и пыхтенья было особенно горько. Он хорошо помнил ту жаркую близость со Стюркой за поварней, потом счастливейшую покупку. Не забыл ее, прижавшуюся у него за спиной на коне, упирающуюся тугими грудями в его лопатки. И что было обиднее всего, что сам же князь сосватал ее в жены Романцу и ту же ночь отобрал. А она? Тоже хороша. Словно и не было ничего меж ними. Помнил, как спустила по лестнице, едва ребра не переломав. Вот сучка! А теперь еще и взглянуть на нее не моги под страхом потери живота.
Никого не посвящал Романец в эти горькие думы, более того, скрывал их от окружающих, а тем более от князя и самой Стюрки.
Появление Юрия Даниловича в Новгороде было встречено славянами радостно, тем более что он обещал послабления в сборе дани. Погорельцам простил все недоимки. А к корель-скому городу, захваченному немцами, отправил с дружиной князя Федора, едва тот воротился с Волги.
Федор Александрович приступом овладел взбунтовавшимся городом, перевешал и иссек едва ли не половину его жителей. Объявил уцелевшим, что-де они вновь присовокуплены к Новгороду, и воротился победителем. Успех этот приписывался Юрию Даниловичу, поскольку по его приказу князь Федор отправился в поход. Как тут не прокричать ему: «Ты наш князь». Прокричали.
Но случилась одна закавыка, помешавшая настоящему торжеству. Неожиданно заупрямился архиепископ Давыд, который должен был принять от князя Юрия клятву в верности Новгороду и дать поцеловать ему крест.
— Как хотите, но я не могу переступить через крестоце-лование великому князю Михаилу Ярославичу,— заявил Давыд.
— Да ты что, владыка,— убеждал его Михаил Павшинич.— Князь Михаил давно расплевался с нами. Когда он был здесь? Не упомню.
— Он в Орде и вполне удерживаем ханом.
— А что натворил его наместник? Он же обворовал нас.
— Крест нам целовал князь Михаил, а не наместник. Если б мы дождались Михаила, он бы наверняка наказал корыстолюбца. Наверняка.
— Но без твоего благословения князь Юрий Данилович... как бы это сказать...
— Беззаконен,— подсказал архиепископ.
— Ну да. Ты, владыка, выступаешь против всего Новгорода. Так?
— Нет, сын мой, я выступаю против клятвопреступления. Какой же я буду духовный пастырь, если стану переступать через крест? Давно ли вы кричали Михаилу: «Ты наш князь!» А ныне зовете другого на его место.
— Но Новгород издревле волен в князьях, владыка Давыд. Издревле.
— Верно, волен, но на законных основаниях. Надо вначале было, объявив Михаилу Ярославичу его вины, указать ему путь. Вы это сделали? Нет. А сразу на живое место стали звать другого князя. Младшего. Заведомо нарушая издревле принятое: Новгородом владеет только великий князь. Вот станет Юрий Данилович великим князем, пожалуйста, я благословлю его на наш стол. А ныне Михаил Ярославич великий, и я верен его ряду.
— Но он же целовал крест еще Феоктисту.