Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

Михаил Ярославич послал татарский отряд во главе с Та-итемиром в обход новгородцам.

— Укрывайся за лесом в лощине и нападай не ранее меня,— наказал князь.— Начну я. Когда втяну всю их дружину в сечу, тогда и ударишь сзади.

— Хорошо,— согласился татарин, отлично понимая, что чем позже он вступит в сечу, тем лучше для него. Меньше потеряет, больше возьмет.

— И еще. Князей бери живыми. Они мне живыми нужны. Особенно Афанасий.

Лукавил несколько князь Михаил, не очень-то они ему нужны были. Но не

хотелось стать убийцей родственников, хотя бы и дальних. Афанасий вспомнился почему-то замерзшим, сопливым, зареванным мальчишкой, когда он сбежал с Александром от старшего брата. И вот, пожалуйста, то прибегал с жалобой, а ныне с мечом пришел на заступника.

«Ах ты, чертенок,— думал об Афанасии князь Михаил.— Ну погоди, пленю, я тебя тоже за уши оттаскаю, как когда-то Юрий в Москве. Зажило ухо-то, зажило. Забыл? Я напомню».

Наказал и Федору Акинфовичу, занявшему место в челе полка:

— Афанасия мне живого доставь. Слышь, Федор?

— Попробую, Михаил Ярославич,— неуверенно отвечал Федор, не забывший еще гибели отца, который собирался пленить переяславского князя Ивана Даниловича, а вместо пленения Ивана свою голову потерял.

Иван Акинфович встал на правом крыле и тоже получил от князя приказ: «Афанасия взять живым». Иван сразу догадался: «Ага, жалеет сродного брата». Но обещал гораздо тверже Федора:

— Попадется, не упущу, Михаил Ярославич.

Новгородский посадник с тысяцким и Федором, посовещавшись, решили Афанасия к сече не приобщать: «Еще молод! Пусть со стороны посмотрит».

И князь Афанасий Данилович остался с несколькими ближними гридями на опушке леса, откуда плохо было видно поле предстоящей сечи. Один из гридей по его приказу забрался на самый верх крайней березы.

— Смотри за боем и все сообщай мне.

Тот, усевшись на развилке, обрубил засапожником несколько веток, заслонявших зрелище, и крикнул:

— Князь, я все хорошо вижу.

— Ну, что там?

— Тверичи, кажись, пошли... Да, да, левым крылом мчатся на наших. И чело двинулось.

— А князь Федор где?

— Он под прапором¹... Вот выхватил меч и помчался на них... Да... Да...

Потом наблюдатель умолк, но и без него Афанасий видел, как схлестнулись там, на поле, сражающиеся.

— Чего молчишь?

— Да худо дело, князь.

— Говори, дурак, что худо?

— По дальней лощине нам в спину пробираются, кажись, поганые.

— Ты что?! — взволновался Афанасий.— Серьезно?

— Да куда уж серьезней. Это татары, князь.

— Олфим,— обернулся князь.— Скачи, предупреди посадника или тысяцкого: татары в засаде.

Гридь хлестнул коня, поскакал туда, где клубилось сражение.

— Не найдет он там их,— вздохнул кто-то за спиной. Афанасий взглянул вверх, крикнул зло:

— Ты чего молчишь, где?

— Так там каша, князь.

— А татары? Татары где?

— Там же.

— Где там же?

— Ну в лощине.

— Что они делают?

— Стоят.

— А Олфима видишь? Где он? Что делает?

Тот, наверху, не отвечал. Афанасий озлился того более:

— Ты оглох там?

— Нет.

— Что с Олфимом?

И опять наверху молчание. Афанасий закричал:

— Почему не отвечаешь, гад?!

— Татары пошли! — заорал громко сидевший наверху.

— Где Олфим, тебя спрашиваю?

— Фимку срубили... Наши бегут... Стяги кинули... Татары насели... Посадника убили...

'Прапор — знамя.

Наблюдатель кричал уже без подстегиваний, а внизу встревоженные гриди без команды князя подтягивали поводья, шевелили плетьми, готовые в любой миг сорваться с места.

Афанасий Данилович был в растерянности: «Как же так? Федор же обещал, что разнесет их в пух и прах. Откуда взялись татары?»

Наконец сверху донеслось паническое:

— Надо тикать, князь.

И наблюдатель, ломая сучья, кубарем слетел вниз, отвязал поводья, вскочил в седло.

Все кинулись было в сторону, но гридь, только что свалившийся сверху, заверещал:

— Не туда-а! Там татары. Вот сюда, через лес.

Разгром новгородцев был сокрушительный. Даже сам Михаил Ярославич не ожидал этого. Конечно, свою роль сыграли конники Таитемира, врезавшиеся в тылы славян. Но как в дальнейшем выяснилось, новгородский полк был чуть ли не вдвое меньше тверской стороны. Пожалуй, это и предопределило исход сражения. Ратников-пешцев, набиравшихся обычно из мизинных, на этот раз не было, понадеялись на княжьих конников, столь доблестно справившихся с немцами в корелах. Но тут счастье изменило новгородцам.

В скоротечной сече погибли посадник и тысяцкий, но князь Федор ускакал. Не оказалось ни среди убитых, ни среди пленных и Афанасия Даниловича.

Вечером у костра Михаил Ярославич, собрав начальников, говорил:

— Завтра я с Таитемиром скачу следом за остатками их до самого Новгорода. Жало у змеи не вырвано, пока Федор с Афанасием на воле. Ты, Иван Акинфович, с Дмитрием остаешься на костях. Соберете оружие, коней, телеги, пленных заставите рыть скудельницы и схороните павших.

— Всех? — спросил Иван.

— Всех. И наших и славян, чай, тоже православные. После этого погоните полон в Тверь, запрете в порубы. Если явятся покупники, продавайте. Я ворочусь, разберусь с остальными.

— А я? — спросил Федор Акинфович.

— Ты едешь со мной, Федор. Сядешь наместником.

— Опять? — скис Акинфович.

— Да-да, опять. Что? Наломал, видать, там дров, да? Оттого и турнули. Да? Ничего, сам свои грехи будешь замаливать.

Отвечать Федору Акинфовичу было нечем. Он-то знал свои «грешки» перед Новгородом и «замолить их» не очень надеялся. Оттого и скис.