Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

— Митенька, о чем попрошу тебя, пожалуйста, в эти дни не уезжай никуда, ни на ловы, ни на рыбалку. А?

— Почему, бабушка?

— Так ведь я вот-вот помереть должна. Хочу, чтоб хоть ты при мне был.

— О чем ты говоришь, бабушка? Ты еще поправишься. Отца дождись хоть.

— Нет уж, видно, Мишеньку не дождаться мне.— Опять на глазах ее явились слезы.— Хорошо хоть, тебя увидела, Митенька. С матерью повидаешься, пришли ко мне ее. Наказать кое-что надо, а то забуду.

Когда Анна Дмитриевна вошла к свекрови в опочивальню, ей показалось, что старуха уснула, и она было повернулась

уходить.

Но с ложа раздался тихий голос:

— Куда ж ты? Я жду тебя.

— Я думала вы спите, мама.

— Не сплю я. Какой сон, когда смерть в головах стоит. Там уж отосплюсь. Я что звала тебя, Анна. Прошу тебя — воротится Миша из Орды, не сказывай ему про Митин поход.

— То ли он не узнает, всей дворне рот не закроешь.

— Можно приказать заранее: помалкивать, кто скажет, мол, тому плетей.

— А митрополит? Что вы, мама, шила в мешке не утаишь.

— Да-да-да,— с огорчением согласилась Ксения Юрьевна.— Я про него забыла. Но все равно не вели Митю наказывать. Мало ли глупостей мы в отрочестве творили.

— Я думаю, Михаил не будет сердиться, тем более что все кончилось благополучно.

— Дай Бог, дай Бог. Ну а если разгневается, скажи, что мать перед смертью за Митю просила. Скажешь?

— Скажу, мама. Ладно. Вы бы отдыхали уж, сколько ночей не спали из-за Дмитрия.

— Ой, не говори, девонька. Кажись, вся душа выболела из-за идола. Я уж его и так изругала почем зря. Будет с него. Он умница, все понял.

— Ой ли, мама?

— Да-да, ругала на чем свет стоит,— подтвердила старуха, уловив в интонации невестки нотки сомнения.

Но та точно знала — лукавит старуха. От рождения она любила старшего внука, потакала всем его капризам и прихотям. Баловала без меры. И всегда заступалась, даже тогда, когда «идол» заслуживал наказания. И даже теперь, на пороге вечности, пыталась хоть как-то заслонить его от возможных в грядущем неприятностей.

— И еще, Аннушка, просьба последняя. Положите меня рядом с моим мужем, великим князем Ярославом Ярослави-чем. Он уж, поди, заждался меня.

— Хорошо, мама.

— Вот и ладно, милая. Ступай. Мне и впрямь поспать надо, на сердце полегчало чуть.

Почти.двое суток Ксения Юрьевна спала без просыпа. Сон был столь глубок, что близким метилось: жива ли? Несколько раз княгиня Анна входила в опочивальню свекрови, на цыпочках приближалась к ложу, прислушивалась к тихому дыханию спящей, присматривалась к едва вздымающейся груди. Убеждалась: жива, слава Богу. И так же тихо удалялась.

— Ну? — спрашивал Дмитрий мать.

— Спит. Из-за тебя, идола, измучилась бедная.

Однако, проснувшись через два дня и испив сыты, засобиралась Ксения Юрьевна к вечному сну. Прогнав от себя лекаря, молвила тихо и спокойно:

— Зовите епископа, пусть соборует.

Епископ Андрей, явившийся по зову, свершил над ней таинство пострижения в святой ангельский чин, нареча ее Оксиньей, прочел требуемые при сем молитвы и удалился.

Не по голосу, которого уже и слышно не было, а по шевелению губ старухи догадалась Анна Дмитриевна — зовет «идола» своего, Митю. Послала за ним слугу.

Тот, явившись в опочивальню княжича, потряс спящего за плечо:

— Дмитрий Михайлович...

— Ну? В чем дело?

— Дмитрий Михайлович, великая княгиня бабушка зовет тебя.

— Что с ней?

— Кажись, помирает уже.

— Я счас... счас,— засуетился княжич.— Подай сапоги... там под лавкой.

Он пришел в опочивальню, освещенную трехсвечным шандалом, стоявшим на столике у изголовья. Напротив ложа умирающей сидела на лавке Анна Дмитриевна, кивнула сыну:

— Сядь около... тебя звала.

Дмитрий опустился на ложе старухи, пытался увидеть ее глаза и не мог, слабый свет свечей, падавший сбоку из-за изголовья, освещал лишь лоб бабушки, кончик заострившегося носа и подбородок.

Он не заметил, как тихо скользнула рука бабушки и коснулась его руки. Едва не отдернул свою: столь холодна была ее маленькая иссохшая длань. Холодна, как сама смерть.

После полуночи великая княгиня Ксения Юрьевна тихо скончалась, а ее «идол» даже не заметил этого. Убаюканный тишиной, он задремал и очнулся от возгласа матери:

— Все. Встань, Дмитрий, бабушки уже нет.

10. НАСТАСЬИНА ОПАРА

У стряпухи Настасьи в канун Семенова дня³⁸ забот полон рот. И главная, пожалуй, из них — замесить добрую опару, дать ей два раза подняться в деже и обмять столько же, добавляя жира, яиц, муки. Угадать, чтоб не перекисло, и настряпать из теста к празднику кренделей, калачей и разных завитушек на радость детве и себе, чтоб до Рождества Пресвятой Богородицы³⁹ хватило. Ну и, конечно, мужу, который ныне в отъезде и в бересте, присланной днями, обещался на Рождество быть. Он вроде и недалече от Новгорода — в Тре-губове, а все ж не дома. К его приезду расстаралась Настасья, наделала из проса бузы по-татарски. Приедет муж, выпьет на радостях и приголубит хозяйку.

Что-что, а уж стряпать да готовить сочива разные и питье мастерица Настасья. К вечеру хорошо протопила Настасья свою глинобитную печь березовыми дровами, сгребла в загнетку пылающие угли, укрыла в горячей золе.

Развела опару в деревянной деже, поставила на теплую печь. Покормила чечевичным сочивом детишек — двух маль-чиков-погодков пяти и шести лет, уложила спать в другой половине избы. Третьему — младшему, пятимесячному — дала грудь. Насосался парень, уложила в люльку, подвешенную к потолку. Прилегла тут же на ложе, покачала люльку, пропела немудреную песенку: «Баю-баюшки-баю, жил татарин на краю... А-а-а, а-а-а, баю-баюшки-баю...»

Уснул сосун, и сама Настасья вскоре задремала. Ей ныне спать сторожко надо: опара на печи. Усни крепко, проспи — все тесто вылезет из дежи, попадает на печь. Потому стряпуха спит чутко, как курица на насесте, и во сне опара из мыслей не уходит.

В этом деле ей и сынок добрый поспешитель. За полночь заворочался, закряхтел. Вспопыхнулась Настасья. Поймала люльку за край, сунула руку под ребенка. Так и есть, обмочился мужик.

Вынула из люльки, завернула в сухое, сунула в ротик ему сосок груди. Зачмокал. Засосал. Заработал.