Ханский ярлык
Шрифт:
— Так,— опять произнес Кавгадый со значением, словно разгадывает неразрешимую загадку, но Юрий догадывался, что это игра, что он знает, где находится Кончака, иначе бы не вызвался помогать.
— А заглянем-ка мы в сундук царевны,— сказал Кавгадый и потянул князя из кибитки.
Плетенный из ивы сундук царевны был столь велик, что стоял на отдельной телеге, рядом с кибиткой. Именно в нем и сидела Кончака. И едва открыли крышку, как Кавгадый вскричал:
— Хватай ее!
Юрий схватил девушку, показавшуюся ему легкой как пушинка. Она взвизгнула и сделала попытку вырваться,
А Кавгадый крикнул:
— Держи крепче. Тащи домой.
И князь понес свою невесту к себе. По дороге она сказала ему тихо:
— Отпусти. Я сама пойду.
22. НЕСОЛОНО ХЛЕБАВШИ
Из Новгорода в Тверь прибыл архиепископ Давыд. Михаил Ярославич понял: по-пустому владыка не явится. И не ошибся.
После обоюдных приветствий, благословения и нешибкого застолья Давыд приступил наконец к делу:
— Я ведь миром послан, сын мой. Всем Новгородом.
— Я догадываюсь, святый отче.
— Ты б воротил заложников-то, Михаил Ярославич. Что ж их в порубе-то томить, чай, тоже христиане, не поганые.
— В том-то и дело, отче, что христиане, а поступают по-христиански ли? А? Говоришь, я их томлю в порубе. Плохо? Может, было лепш утопить их, благо Волга рядом.
— Христос с тобой, сын мой, разве ж я к этому молвил.
— А я к этому, святый отче. Славяне-то моих людей не в поруб прятали, а с моста пометали. Утопили. А за что? Ты небось не вступился за них.
Архиепископ закряхтел, завздыхал, забормотал:
— Вступился я, сын мой, вступился.
— Ну и что? Оборонил?
— Где там. Обезумел народ-то, обезумел. Ты б уж сказал, Михаил Ярославич, что за наложников просишь? Я ж не за так, могу и выкупить, мне славяне подобрали для выкупа колико кун.
— Знаю я славян, они по прошлому ряду со мной не рассчитались.
— Что тебе, сын мой, в этих несчастных? Лишняя забота.
— Есть, владыка, есть корысть.
— Ну какая, сын мой? Лишние рты?
— Неужто не ясно, отче? Славяне-то твои к Юрию наклоняются. Верно?
— Есть грех, чего уж,— вздохнул Давыд.
— Удумали еще и к хану бежать, на меня жалиться. Как будто хан послушал бы их. Я-то их в поруб спрятал, а хан бы смерти предал.
— Ну уж...
— Да да, владыка. Он мне ярлык дал на великое княженье и велел держать в узде Русь. А славяне-то разнуздались и к нему побежали. Смекни-ка, что их там ждало, дураков? Пусть скажут спасибо, что я перехватал их. Животы им оберег. А теперь вот-вот Юрий Данилович наконец объявится, и не только с ярлыком, но и с женой — сестрой хана. К Узбеку в зятья напросился, хитрюга. Теперь его голыми руками не возьмешь.
— Стало быть, не отпустишь заложников?
— Не отпущу, владыка. Прости, даже с тобой не отпущу. Я этими заложниками хоть чуть буду удерживать славян от союза с Юрием.
— Не удержишь, однако,— вздохнул Давыд.— Я их у моста крестом не смог удержать.
— Но попробовать надо, святый отче. Когда длань не держит, и мизинец — надежа.
Да, Юрий Данилович возвращался на Русь, чувствуя себя победителем. Рядом, стремя в стремя, скакала его юная жена, получившая при крещении красивое имя Агафья. Сам князь называл ее ласково Агаша, Гаша и уже любил по-настоящему. Еще бы, она великолепно держалась на коне, нехудо стреляла из лука, всегда старалась быть около, что свидетельствовало и о ее чувствах к молодому мужу. Она не клялась в любви, но по ее глазам, смотревшим на мужа с обожанием, не трудно было догадаться об этом. И, ловя на себе эти восторженные взгляды, Юрий Данилович невольно начинал чувствовать свою значительность: «Я зять великого хана, и мне теперь можно все!»
Что поделаешь, где молодо-зелено, там много себе наме-ряно.
Сопровождали князя две сотни конных татар во главе с ханским послом Кавгадыем. Перед выездом из Сарая Узбек, призвав Кавгадыя, наказывал ему:
— Ты едешь послом на Русь блюсти там мои интересы. Помни, великий князь там ныне Михаил Тверской. Юрий, судя по всему, молод, горяч, не допускай его до ссоры с великим князем. Мне нужна ныне мирная Русь. Слышишь?
— Слышу, пресветлый хан.
— Всякая замятия там, смута уменьшает выход. И твоя забота — стараться примирить их. Они, как пауки в банке, все никак не поделятся, не урядятся. Пока Юрий сидел в Орде, Михаил неплохой выход высылал, несмотря на неурожай и голод. И если они там сцепятся, им обоим не до выхода станет. Спрошу с тебя, слышишь, Кавгадый?
— Слышу, пресветлый хан. Постараюсь.
Ехало с отрядом и более полудюжины крытых телег. В одной из передних была Стюрка, возвращенная ныне в свое прежнее состояние, в поварихи. С ней ехал котел, чашки, крупы, мука — то есть все, что требуется для варева. В двух везли бурдюки с кумысом, сушеное мясо, рыбу. Один крытый воз был предназначен для ночлегов князя и княгини, на другом ехали служанки. И на последней телеге громоздился плетеный сундук княгини с ее нарядами, одеждой и драгоценностями.
Когда останавливались лагерем на ночлег, варили ужин, выставляли сторожей, а отужинав, укладывались спать.
Князь с молодой княгиней забирались в свою телегу почивать, ну и любиться, конечно. Видя такое дело, Романец решил, что князь окончательно отказался от Стюрки, и в одну из ночей попытался забраться к ней в телегу. Едва он перелез через дробину, как услышал тихий голос Стюрки:
— Кто там?
— Это я, Стюра,— молвил ласково Романец, предвкушая сладость объятий.
Но едва он взялся рукой за полог, как получил в левый глаз такой силы удар, что увидел сверкнувшую молнию. Романец невольно сел на задницу, зашипел змеею:
— Ты шо ж, сука... Ты ж мне глаз вышибла...
— Иди отсель, пока второй не выбила,— негромко посоветовала Стюрка.
Слезши с воза на землю и зажимая полыхающий глаз ладонью, Романец допытывался:
— Чем же ты, сука, так врезала?
— Чем надо, тем и врезала.
«Скалкой, наверно»,— гадал Романец, укладываясь под возом рядом с Иванцом. Тот, помолчав, тихо спросил:
— Что, не дала?
— Дала,— разозлился Романец на неожиданного свидетеля его позора.— И все-то тебе надо знать.