Ханский ярлык
Шрифт:
— А ты сиди,— осадил Акинф сына,— Куда отец, туда и вам с Ванькой надлежит. Сказано — в Москву, едем все в Москву. Вон и сестра с зятем с нами.
Обоз боярина Акинфа более тридцати подвод насчитывал. С семьей его ехали и челядь, конюхи, повара, кузнецы, рабы и даже несколько псов-цепняков бежали у колес. Всех дворовых вооружил Акинф бережения ради в неблизком и опасном пути. Только рабам не доверился боярин, а чтоб не сбежали в дороге, забил их в колодки и как псов привязал к телегам, наказав для устрашения:
—
А куда бежать рабу? В лес на голодную смерть, зверю на закусь. Везли с собой весь скарб, посуду, котлы, крупу, муку и даже несколько кодовб с медом. Была и казна у боярина — невеликая, но и немалая по его чину, где-то около двухсот гривен. Казну в кожаной калите, туго завязанной, сунул боярин в самое надежное место — под зад жене своей, наказав строго:
— Сиди и не вздумай вставать.
— А как же? Ежели мне...
— Ежели припрет дюже, я подменю.
Так и ехали, угреваясь на казне по очереди, но ни на мгновение не оставляя без присмотра и щупанья ягодицами: на месте ли? Слава Богу, доехали благополучно.
Князь Юрий Данилович с братьями встретил приезд Акинфа с нескрываемым удовлетворением, тем более что за ним потянулись из Городца и другие.
— Прими, надежа князь, под свою высокую руку.
— Сколько народа у тебя? — спросил Юрий Данилович.
— Со слугами и рабами сотни полторы будет.
— Сколько копейщиков можешь выставить?
— Полета наберу, ежели что.
— А вершних? С конями?
— Ох, князь, сам знаешь, год-то какой был.
— Знаю. Ты говори, сколько потянуть можешь?
— Ну, десять от силы, Юрий Данилович, ей-богу, разорил нас неурожай-то.
— Ладно. Селись пока на посадке за Яузой. Не забывай ко двору являться. Думать.
За Акинфом подъезжали и другие бояре Андреевы, но те поскуднее были, более тридцати копий не могли князю обещать.
И когда являлись ко двору княжескому, Акинф, как наиболее важный, садился ближе всех к стольцу князя, и никто не мог оспаривать его преимущества: калита-то у Акинфа была поувесистее.
Но тут из Киева прибыл богатейший боярин Родион Несторович с сыном и со всем своим двором, насчитывавшим тысячу семьсот человек. И сразу затмил всех московских и городецких бояр. Согласно богатству его и знатности ему была и честь воздана Даниловичами. Что, конечно, явилось оскорблением для других.
— Что ж это такое? Явился какой-то чужак с ветра, а ныне с князем едва не с одного блюда ест, с одного кубка пьет.
— Да еще на всех свысока смотрит!
Некоторые бояре готовы были гнать из Москвы киевлянина, если б их воля была. Но воля княжья, а он рад, что к нему люди бегут, что, ведомо, усиливает Москву.
С боярами прибывали мастера разные и по камню, по дереву, по металлу, а главное — воины для грядущих походов, планы которых роились в головах молодых наследников Данилы Александровича.
Приезжавшим отводили участки вокруг крепости, они сами отстраивались, разводили огороды, сады, скот. Торговали. Москва разбухала деревнями. И, как правило, во главе каждой боярин был, а то и несколько вятших, там и суд творили, и дань собирали.
Появление Родиона Несторовича больше всего ударило по самолюбию Акинфа Ботринича, привыкшего быть первым при князьях. Он, умевший дать дельный совет князю, с успехом вести переговоры от его имени, а когда надо, опоясаться мечом и повести дружину в бой, вдруг почувствовал здесь, в Москве, как бы ненужность свою, невостребованность.
Князь если спрашивал совета, то у Родиона, если хвалил кого, то обязательно киевлянина, и уж совсем было несправедливо, когда на пиру он пил здоровье «дорогого Родиона Несторовича», забывая о других боярах, не менее знатных и заслуженных.
Сердце Акинфа Ботринича наконец не выдержало. Воротившись однажды от князя в свой полотняный лагерь за Яузой, он сказал зятю:
— Все, Давыд. Надо уезжать.
— Куда?
— В Тверь. Здесь нас не ценят. Вели запрягать коней, сворачивать шатры.
Тут же конюшие побежали в поле ловить спутанных коней и запрягать их в телеги. К ночи уложились и сразу же, под покровом темноты, выехали. Не стали дожидаться утра, когда могли бы возникнуть неприятности с Даниловичами.
Когда на следующий день Юрию Даниловичу сообщили об отъезде Акинфа со всем двором, он удивился:
— Куда ж его понесло?
— Судя по следам, в Тверь.
— Ну что ж, вольному воля,— сказал князь.
И хотя весть была неприятной, князь Юрий не подал вида. Борис Данилович предложил:
— Может, послать погоню?
— А зачем?
— Ну как? Воротить чтоб.
— Силой мил не будешь. Пусть его едет.
И Акинф прибыл в Тверь к Михаилу Ярославичу, где был встречен с большой теплотой и вниманием. Особенно ему поглянулось, что князь предложил место на выбор.
— Ну, где больше нравится, Акинф? — сказал он.— Зать-мацкий конец, Заволжский посад или Затверецкий? А может, Загородский? Вот. Выбирай.
У Акинфа глаза разбежались. Конечно, для него лучше в крепости, поближе к князю. Но князь Михаил почему-то не сказал об этом. И боярин, чувствуя полное к себе расположение, спросил осторожно:
— А в крепости нельзя?
— Почему? Очень даже можно,— сказал Михаил.— Я думал, тебе воля-ширь нужна. Найдем место и в крепости. Вот тут, у Владимирских ворот, есть свободное местечко. Правда, тесноватое, но...
— Ничего, ничего,— обрадовался Акинф.— Лишь бы терем и поварня вошли.
— Тогда стройся здесь. Древодельцы нужны?
— Нет. У меня свои есть.
— Ничего. Я пришлю еще. Быстрее сгоношат жилье. А конюшню, кузню вынеси в Загородский посад, будет почти что рядом.