Ханский ярлык
Шрифт:
— Вели сгоношить гроб и отнести его в церковь, отдайте иереям, скажите, преставился, мол. Пусть отпевают.
— В какую церкву?
— В Константино-Еленинскую.
На следующий день при встрече с Михаилом Ярославичем князь Юрий напомнил:
— Ты давеча о Константине интересовался. Отпевают уж. Не хочешь взглянуть?
— Нет,— нахмурился Михаил.
— Може, тело возьмешь?
— Нет, сказал. Отправь в Рязань, пусть жена и дети оплачут.
— Ладно,— пожал плечами Юрий.— Раз великий
Чтобы хоть чем-то оправдать свой приход под Москву, князь Михаил настоял на заключении ряда-договора, в котором Юрий должен был признать его великим князем и права Михаила на Владимир и Новгород и впредь не искать под ним его прав, предоставленных ему ярлыком Золотой Орды.
Полагалось по заключении такого ряда целовать обоюдно крест, как бы призывая Бога в свидетели и утвердители. Но Михаил не стал этого предлагать, а Юрий не напомнил.
Михаилу Ярославичу сердце претило целовать крест убийце. Он был убежден, что Константин умер не своей смертью.
Юрию Даниловичу тем более ни к чему было крестоце-лование, так как он уже задумывал кое-что против Михаила, а совершать грех — переступая через крест — даже он не хотел.
Укрепили ряд лишь своими подписями и печатями. И расстались помирившись, но непримиримыми.
3. ГОСТИ НА ГОСТИ
Сысой вошел в горницу к князю, сообщил:
— Михаил Ярославич, к тебе гости.
– Кто?
— Даниловичи.
— Какие Даниловичи? Чего городишь?
— Известно, московские.
— Кто именно?
— Афанасий с Александром.
— С чем они?
— С жалобой.
— Давай их сюда.
Юные княжичи вошли промерзшие, продрогшие. Афанасий поминутно швыркал носом, втягивая набегавшие сопли.
— Михаил Ярославич,— заныл Александр.— Мы к тебе со слезницей.
— Вы садитесь к печке ближе, закалели, поди? Сысой, вели принести горячей сыты.
Отроки сели к печке, прижавшись к ней спинами. Были они жалкими, сиротливыми. Михаил невольно вспомнил свое отрочество, тоже ведь без отца рос, но в таком виде, кажись, никогда не пребывал.
— Что стряслось-то, рассказывайте.
— Михаил Ярославич,— начал опять Александр, всхлипнув,— Юрий дерется,— и заплакал.
Поддержал брата и Афанасий, тоже заревел, мешая слезы с соплями:
— А мне... а мне... дык... дык... чуть ухо не оторвал.
Ревели Даниловичи в два ручья дружно и откровенно.
Видно, всю дорогу крепились и наконец здесь, ощутив сочувствие и участие, не удержались.
Сысой принес корчагу с сытой, обливную кружку.
— Напои их,— кивнул Михаил,— Теплое хоть?
— Да согрели в поварне.
Сысой наполнил кружку и, держа ее в своих руках, стал поить отроков. Поил, с великим трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Отчего-то веселила его эта картина — поит двух княжичей, как новорожденных телят. Но князь был серьезен.
— Ступай. Позови Александра Марковича.
Попив горячей сыты, отроки несколько успокоились и согрелись.
— Ну, рассказывай, Александр, что там у вас стряслось?
— Мы с Афоней игрались наверху, катали шары и бочку.
— Какую бочку?
— Да нам бондари подарили, такую крашеную, чтоб игрушки складать.
— Ну?
— А она покатилась на лестницу, а по ней Юрий подымался, она ему по ногам ударила. Он и озверел.
— От этого озвереешь,— улыбнулся Михаил,— Знаешь, как сюда под колено больно?
— Так мы же не нарочи.
— Ну, а дальше?
— Дальше... Налетел и давай нас волтузить. Афоне вон едва ухо не оторвал, велел нас в холодную запереть, все кричал: видеть вас не желаю. Мы день-ночь просидели, а потом Борис нам отпер и сказал: скачите в Тверь, пожальтесь великому князю. Там, говорит, хорошо, никто вас не обидит. Ну, мы и поскакали.
Пришел Александр Маркович, уже от Сысоя зная о случившемся.
— Глянь, Александр Маркович, как понравилось у нас Даниловичам. То один был, а тут сразу двое.
— Тот, Борис-то, и уезжать не хотел, у вас, говорит, лучше.
— Он-то их и надоумил. Что будем делать?
— Наперво покормить надо, потом в бане попарить, вон у младшего соплей пуд.
— А коней наших? — спросил Александр.
— Коней покормят, приберут. Не бойся. Распорядись, Александр Маркович.
Братья отправились за пестуном. На пороге вскоре появился улыбающийся Сысой.
— Чего скалишься? — спросил князь.
— Нет, Ярославич, это ж смех, к тебе в полон Даниловичи сами бегут. Без нас Бориса привезли, теперь вот Афанасий с Александром прибежали. С Юрия можно выкуп за них требовать.
— Не мели ерунды.
— А что? Попадись твои дети Юрию, он бы не посовестился.
— Я не Юрий, слава Богу. Он избил детей, куда ж им деться?
— Почему же они в Переяславль к родному брату не сбежали, а к тебе явились?
— Откуда я знаю, говорят, Борис посоветовал.
— Что же мы с ними делать будем?
— Как что? Пусть живут, чай, мне они тоже не чужие, да и с отцом ихним мы друзья были.
— С отцом-то друзья, да вот с сыном недруги. Не волчат ли будешь вскармливать, Ярославич? Гляди.
Князь Михаил понимал, что в словах Сысоя есть и некая истина, не зря же он напомнил русскую пословицу — сколько волка ни корми, он все в лес глядит. И в этих отроках рано или поздно кровь скажется Данилова, на него-то, может, и посовестятся идти, а на детей его вполне могут.