Харагуа
Шрифт:
У него не было ничего — ни здесь, ни в Испании; не было даже кирпичной стены, в тени которой он мог бы преклонить голову, или крыши, под которой он мог бы спрятаться от дождя; у него не осталось ничего, кроме мечты, но одной этой мечты моего сеньора хватит на то, чтобы вызолотить все стены и крыши на этой планете.
Я никогда не мог отличить его грезы от реальности, поскольку, похоже, лишь он один мог понимать голых дикарей и их странное наречие, а по их словам, в десяти днях пути на запад есть место под названием Верагуа, где золота столько, как гальки в реке, из него даже делают столы и сундуки, а женщины часто сгибаются под весом золотых ожерелий, колец и серег.
Ему рассказали о какой-то стране, где люди носят одежду, живут в больших домах, плавают на кораблях с пушками и ездят на колесницах, запряженных лошадьми, добавив при этом, что, если он двинется дальше на запад, то через десять дней достигнет устья Ганга — как вам известно, самой важной и священной реки Индии.
Мой господин, сеньор Колумб, описывает в подробностях эти и многие другие чудеса в длинном письме, что он вручил мне, а я, в свою очередь, передал их величествам. Хотя, честно признаюсь, лично я видел только дюжину туземцев, разряженных в перья, будто собираются взлететь, они хрюкали как свиньи и выказывали куда больше интереса к нашим ржавым мечам, чем к фантастическим золотым доспехам, о коих беспрестанно рассказывали.
Но стоило только добиться достаточных объяснений для того, чтобы начать подумывать об организации экспедиции на «Твердую землю» для поисков этих неисчерпаемых золотых рудников, как снова разыгралась непогода, а поскольку убежище наше не было полностью безопасным, пришлось поднять якоря и отправиться в море на поиске более подходящей бухты.
До чего же тяжкая доля, плыть в этих широтах, господин! Мы снова отдались на волю капризного ветра, он носил нас то туда, то сюда, без направления и цели, волны были величиной с гору, и каждая грозила нас потопить, и так многие дни и недели. Ни на минуту не прекращался ливень, словно какой-то повар наверху решил нас напоить.
Трудно поверить, что столько несчастий выпало на долю невинных, но так оно и есть.
Не знаю, кто нас проклял и навлек на наши головы все эти беды, но моряки многие дни и месяцы пытались разгадать, что за тайные силы стоят за нашими злоключениями, и многие были уверены, что все дело в проклятом корабле, «Галисийке», он никогда не плыл по воле Господа и не подчинялся усилиям рулевого.
Так или иначе, целый год нас носило взад и вперед; мы совершенно потеряли чувство времени и пространства, швыряемые бурей, подобно щепке. Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, но в один прекрасный день мы вдруг обнаружили, что корабли насквозь изъедены шашнем, это такой маленький морской червячок. Сеньор, вы не поверите, насколько жуткие у этой мелкой твари челюсти; за считанные дни она прогрызает в древесине миллионы ходов, из-за чего даже самое твердое дерево становится похожим на кусок заплесневелого хлеба.
Борта кораблей истончились до такой степени, что казались бумажными; малейшая течь в трюме в любую минуту могла превратиться в страшную пробоину, через которую внутрь неудержимо хлынет вода. Поэтому адмирал принял решение возвращаться на Эспаньолу, поскольку иначе нам грозило остаться в море навсегда.
Он уверял меня, что самое его заветное желание — проникнуть вглубь Твердой земли, чтобы добраться до сказочных богатств Верагуа; однако долг капитана флотилии, первооткрывателя Нового Света, велит ему оставаться рядом со своими людьми и заботиться о спасении их жизни, забыв о собственной алчности.
Но каким бы ужасным ни было плавание сюда, возвращение оказалось куда хуже, поскольку корабли уже не были кораблями, как и их команды. Ничто не толкало нас вперед, разве что нежелание умирать под нескончаемым и липким дождем.
Мы прибыли к северному побережью острова Ямайка, и если нам это удалось, то лишь благодаря упорству и мужеству адмирала, ведь корабль двигался так вяло, что за многие дня мы не могли преодолеть ни единого метра в нужном направлении, трюмы наполнялись водой на глазах, и даже денно и нощно откачивая воду, мы не могли поддерживать ватерлинию на уровне, необходимом для маневренности.
Это были танталовы муки, поскольку уже вблизи берега течения отдаляли нас от него, это превратилось в вечную борьбу — мы откачивали воду, ставили паруса и молились, но за две недели так и не приблизились к порту.
Когда же наши бесконечные злоключения подошли к концу, пришлось вытащить корабли на песок, потому что на воде они не могли более оставаться на плаву ни единой ночи. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что борта их похожи на сухой лист и рассыпаются от прикосновения.
Мы заключили соглашение с индейцами, оказавшимися миролюбивыми, и они снабдили нас фруктами и свежим мясом, что оказалось приятной переменой после отвратительной диеты из сухарей и вяленого мяса. В первые недели ни у кого даже не было сил, чтобы собраться с силами, даже мыли о том, чтобы о чем-то поразмыслить.
Мы так давно плыли на кораблях, что разучились ходить по твердой земле, нам казалось, будто остров уходит из-под ног.
У моего господина начался бред.
Порой мне кажется, что когда он привел нас к берегу, пусть даже к берегу дикого пустынного острова, это были его последние действия как адмирала и вице-короля, поскольку с этой самой минуты он погрузился в какой-то странный полусон, откуда его почти невозможно было дозваться. Теперь он часто разговаривал сам с собой, вел споры с Аристотелем по философским вопросам или беседовал с Эразмом и Птолемеем о религии, политике или географических открытиях.
Он казался просто одержимым идеей, что это самая Верагуа — не что иное как ворота в Сипанго и Катай, но в то же время там скрываются богатства, не принадлежащие никому, которыми можно набить испанскую казну. На мой взгляд, он объединил тем самым две несовместимые иллюзии — что он прибыл к берегам Азии и продемонстрировал, что мир куда меньше, чем все уверяют, а также — что открыл новый континент, опровергнув тем самым свою же теорию.
Нет, сеньор, я вовсе не хочу сказать, что он сошел с ума. Я слишком уважаю дона Христофора, чтобы даже заикнуться о подобной низости; но все же осмелюсь признать, что в его возрасте это путешествие и перенесенные в нем страдания стали последней каплей, совершенно расстроившей его здоровье.
Что можно ожидать от человека, ответственного за стольких голодных, вынужденного скитаться без определенного курса к затерянному острову, не зная точно, как и когда он вернет своих людей живыми и здоровыми домой, которые они покинули уже больше года назад?
Однажды вечером он вызвал меня и спросил, готов ли я попытаться добраться сюда на пироге с гребцами-индейцами, но я понимал, что это настоящее безумие: пытаться преодолеть расстояние в добрых сорок лиг по бурному морю в лодке, изначально предназначенной лишь для плавания по рекам или вдоль морского побережья. По моему разумению, это было бы настоящим самоубийством. Он был согласен со мной, но при этом напомнил, что если я или кто другой не решусь отправиться за помощью, мы все погибнем от голода, бессилия и отчаяния.