Характеристика
Шрифт:
— Что ж, — парторг вышел из шокового состояния, — кто за предложение выслушать товарища Пенчева, прошу голосовать. Против? — Крушев наблюдал, как из кружка Ицы потянулось несколько неуверенных рук. Предложение было принято. — Вам слово.
— Клянусь, что буду говорить правду, только правду, — он обращался к собранию, как обращаются к прокурору. — Товарищи, — тихонько повел речь Пенчев, — братья, — почти прошептал он, но его услышали. — Доколе, братия, будем терпеть мы мошенников и мздоимцев? — Голос его крепчал. — Доколе глаза наши будут невидящи, доколе укрываться мы будем по своим норам, мы, доблестные и честные? А над нами смеются — в спину и в лицо — холопы, паразиты, потому что мы порядочны, работящи, потому что правдивы и скромны? Кто виноват в том, братья, что мы молчим? Ведь паразиты — меньшинство, а мы — подавляющее большинство? Почему такие, — Пенчев выбросил руку в сторону Ицы, — садятся нам на головы? Десять лет, братья, я хранил молчание и сиднем сидел в четырех стенах. Десять лет я терпел за жилье и только за него ли? Совесть моя чиста, трудолюбив, как же можно меня не приметить, скажите, не воздать по заслугам? Сейчас я понял, что доказывать свою честность и чистоту нужно только в борьбе с теми, кто носит личину честности. Я готов к битве, готов на все во имя честности своей, вашей, вселенской, если хотите… Среди вас есть мерзавец, вот он, — указал он снова на Ицу. — Он у меня на глазах вкупе с еще большим мошенником, Баевым, вытолкал из очереди на покупку квартиры, точнее, вычеркнул из списков вашего товарища Ивана Палиева, а потом они втиснули в очередь на его место меня, и тут Баев заверил, что отберет у Палиева и садовый участок — назидания ради. Чтобы доказать, что лучше плясать под их дудку и платить услугой за услугу, ставить палки в колеса. Но Баев пошел дальше. Он и мне предложил сжульничать, вынудил к этому, все из-за моих жутких жилищных условий. Палиев видел. И поначалу я согласился и обещал сделать «Ладу» без очереди, солгал то есть, что могу это обеспечить. Согласился я из боязни! Семья ведь у меня, но сейчас понял, что не смогу. Свяжешься с ними — век не отмоешься. А потом вроде ты и честный, вроде ты и порядочный, а прижмет к стенке нужда — тогда только и откроется, кто ты и что ты. Тогда-то и выяснится, принципиален ты, подхалим или притворщик, с богом ты или с чертом. Я себя переборол, все для себя решил и пришел на ваше собрание — разоблачить этого парня, напротив меня сидит, и встать на защиту Ивана. Пришел я не только за этим… Братья! Вперед, к бою, товарищи! К бескомпромиссной борьбе против мошенников и тунеядцев. Долой эгоцентризм и примиренческие настроения, — крайне возбужденно вскричал Пенчев, и в следующее мгновение столовая разразилась неистовыми рукоплесканиями — диву даешься, это ж, если смотреть в корень, были самые банальные, заштампованные от постоянного употребления слова!
Аплодисменты будто вернули Пенчева из состояния отрешенности, он вскинулся и, смущенный, выбежал из столовой. А слова попросил опять Палиев и теперь уже дал волю своему красноречию.
— Два слова о Георгиеве и Пеце, — поднял он руку, прося тишины, и столовая утихомирилась. — Прав был Пенчев, тысячу раз прав, но он упустил одну важную вещь. Строй мыслей Георгиева, — Иван повернул голову к Лорду, — принципы его мышления и рассуждений. Вчера Ица зазвал меня на разговор с глазу на глаз и растолковал как дважды два, почему он таков, почему так поступает. Он расписал, какой он индивидуум среди нас, грешных, свободная личность, значит, а мы его притеснители, поэтому он и пошел по пути тайного сопротивления. Он молол и молол, а я терпел и молчал, но теперь дам ответ, перед вами, здесь. Кто ему наплел, что он личность, да еще и свободная — от нас, от общества, хотел бы я знать? Выходит, сами виноваты, что он себя таким выставляет? Он не на необитаемом острове, чтобы фортели свои выкидывать. Он, оказывается, желает быть свободной личностью среди нас, за наш счет, на наши денежки желает с нас тянуть и при том козырять своим жульничеством. Это инстинкты хищника. Это его кредо, плевать ему на других. Пора положить этому конец. И я предлагаю, нет, настаиваю на голосовании — Георгиев должен быть уволен с дисциплинарным взысканием, повторяю еще раз, по статье, потому что для меня лично он — преступник. А что до его соучастника, Пецы, который в последний момент отрекся от истины, продался Лорду за загранку, я предлагаю каждому по совести решить, место ему среди нас или не место. Они — одного поля ягоды, — Иван пошел на свое место, а столовая загудела растревоженным ульем, завозмущалась, руками замахала, так что пришлось Крушеву призывать к порядку.
— По одному, товарищи, по одному, — он заметно волновался.
И тогда из группки ветеранов парка поднялся Лука Десподов, механик, и все взгляды устремились к нему. Выступал он нечасто, но все знали: он скажет так, как надо. Верили ему безоговорочно. В парке трудно заслужить авторитет, людей не проведешь, но Лука Десподов его заслужил, заработал его собственными руками. Он чуял самую мелкую поломку на расстоянии, дар у него был — понимать, как говорится, душу машины, звали его еще Лука-академик! Короче, дядя Лука был профессионал экстра-класса.
— Уважаемые товарищи, — так начал он. — Мы тут стали свидетелями неприглядной истории, и честь партийному руководству, что вынесли ее на открытое обсуждение, чего греха таить, все знают, не один такой случай… Расплодилось у нас лордов, свободных личностей… Верно назвал его Иван Палиев. Что толку выкликать по именам, всех знаем, как облупленных… они мать родную продать готовы за полушку. Но судить надо не их в первую голову. Не тот виноват, кто вкусил от запретного плода, а тот, кто его подал. Кто? Те, кто с них не спрашивает… Мы! Не спрашиваем, значит, расписываемся в собственном бессилии, им волю даем, вот что получается. Какой-то там Ица замахнулся на такого человека, как Палиев, которого лично я ценю и уважаю за бескомпромиссность. А случился бы на месте Палиева кто другой? Или Палиев промолчал бы и дал характеристику нечистоплотному парняге? И повыше кто сидит, все бы смолчали? Что, стадо? Нас стригут, а мы молчим. Это мы-то, рабочий класс! Не перевелись еще, к счастью, люди, как Палиев, как этот чистый человек, который тут выступал. Они свое слово сказали, решение принимать нам. Надо рвать сорняк с корнем, половинчатость — не мера, она нас в тупик и завела, иначе мы сами становимся соучастниками. Да мы уже соучастники, раз дошло до такого собрания. Но лучше поздно, чем никогда. Поддерживаю предложение уволить Георгиева с дисциплинарным взысканием. А Пеца… Таких мы все стороной обходим, а надо бы и его уволить по той же статье, пусть он в этой конкретной истории и не виновен впрямую. Его двурушничество чревато еще большей опасностью. По мне, таких тихих сволочей, которые и за пять сребреников готовы продаться, страшнее нет. Надо голосовать, — и люди, не дожидаясь, пока парторг обставит все по протоколу, дружно подняли руки. Подняли руки даже те, которые расселись при Лорде, его дружки-приятели. Выскочив из этого леса рук, он угрожающе зыркнул:
— Идиоты! Стадо дурней и трусов, вас всю дорогу будут за нос водить, всю жизнь… Куда захотят, туда и поведут! Как же, собрание устроили, собрание решило… Вам без пастуха — ни шагу… Ненавижу, — Ица на глазах свирепел, — вы ж не видите дальше собственного носа, вы ж все до единого думаете, как я, а признаться — кишка тонка, тонка кишочка, тонка, — орал он. И тогда поднялся дядя Лука и негромко вымолвил:
— Вон!
И Лорд, злой, как фурия, вылетел из столовой. Все захлопали, и тут непредвиденно выскочил к столу президиума Пеца. Видок у него был неважнецкий, глазки слезились.
— Прощенья прошу, не виноват я, — залепетал он, — я, значит, в Ливию хочу податься, у Баева кругом блат, ну я и… Лорд утром прикатил, мол, Палиева не трусь, Ванька навредить тебе ничем не сможет. Но я осознал и теперь перед лицом своих товарищей, перед товарищем партийным секретарем обещаю, что исправлюсь… Леший меня попутал, и с девкой этой, а тут, на собрании, я осознал свою ошибку… Простите великодушно, если сможете, — зарыдал наконец Пеца, и слово взял парторг.
— С тобой будем разбираться отдельно, — бросил он Пеце и обратился с просветленным лицом к людям. — Благодарю, товарищи! Благодарю, что поддержали бригадира Палиева. А что касается увольнения водителя «Волги» 50-20, я выйду с ходатайством на наше руководство. И еще. Решение собрания будет доведено до районного комитета партии, так что этот самый Баев, да и те, кто ему потворствовал, от расплаты не уйдут. На этом собрание разрешите считать закрытым.
XI
Уходил Иван среди последних.
Дивным виделся этот вечер Ивану — не налюбуешься прямо. Туман рассеялся, небо прояснилось, и из густой сини выныривали осенние звезды. Город смотрелся праздничным, будто живой водой умытый, блестели от влаги дома, кротко мерцали витрины. И в душу Ивана вошла ясность после только что закончившегося собрания. Хотелось с легким сердцем побродить одному, вдохнуть озона. В сотне метров от проходной его дожидался взбудораженный Пенчев.
— Наша взяла, Пенчев, — расцвел улыбкой Палиев, — и решающим был твой удар. Как же ты отважился явиться? — Иван отстранился и восторженно заглянул тому в глаза.
— Мне и самому невдомек, — смутился Пенчев. — Ночь целую глаз не сомкнул, лежу, жизнь свою в памяти перебираю. Всю, до последнего дня перелопатил, обмозговал, и открылось мне, что не смогу я стать подлецом, не способен сподличать и на собрание ваше не прийти. Одно у меня достояние — совесть, — сказал я себе, — если и ее отнять, жизнь смысл потеряет. Ведь тогда детишки мои рано или поздно осознают, что я слабак, предатель, и презирать меня станут, а то и — еще горше — пойдут по моим стопам. Чего ради? Без цели что за жизнь у человека, как же не подавать пример, не оставлять по себе добрый завет? Со сволочью якшаться? Выйдет человеку срок, станет он итог подводить — должны быть у него хорошие дела за душой, если нет почвы под ногами, то и в небо не взглянешь. Я и собрался с духом… Так и ты мне пособил: пришел вчера вечером, пешком, отыскал на краю света. Смотри, — сказал я себе, когда ты уехал, — свет не без порядочных людей, и рассуждают они, как ты… И я как в омут! И квартиру — к черту, и все-все… Истину некому открыть, кроме меня, я должен защитить человечество от таких, как Баев и этот сопляк. И я почуял свободу, Палиев, в душе — покой, а квартира — пускай ее, ни мне, ни тебе ее не видать.
— Баеву — амба, — взял его за локоть Иван и повел вдоль улицы. — Наш парторг это дело взял на контроль лично и протокол отнесет, куда надо, сам. А собрание — уже прецедент. Я думаю, нет, я уверен, что за месяц максимум и твое дело утрясется, и мое. Мы право наше реализуем, пойми, Пенчев, мы жизни хозяева, и дома все для нас строят…
— Думаешь? — Пенчев смотрел на него с неизъяснимой надеждой.
— А как же! — обнял его за плечи Палиев, а тот засмущался и часто-часто заморгал.
— Знаешь, Палиев, будь в эту историю не ты замешан, а другой, ему я, может, и не дал бы веры. А в тебе, как поточнее бы выразиться, уверенность. Откуда, а, Палиев? Ты ни минуты не сомневался в своей победе над этими типами и сейчас не теряешь надежды, что доведешь дело до конца.
— Как знать, Пенчев, как знать, — Палиев и сам призадумался. — Складываю и думаю, все оттого, что я из людей, в которых жива вера в главное… Да проиграй я вчистую — вначале так и складывалось — я бы все-таки верил. Так уж я устроен, что смотрю вперед, вижу перспективу…
— Может, ты и прав, — усмехнулся Пенчев и вдруг предложил: — А то давай к нам в гости? Есть ракия, посидим, поговорим… Поедем, нет? — удерживал Ивана за руку Пенчев, но тот отрицательно покачал головой.
— В другой раз, у меня дочурка пятимесячная хворает, а я этими битвами и собраниями жену, по-моему, довел.