Характеристика
Шрифт:
Итак, мы вошли в барак. Разговор был для меня не из приятных. И как точно ты уже тогда учел мой характер! Ты мне позволил больше говорить самому, успокаивать тебя, убеждать. Это был первый твой трюк перед мной, и ты его выполнил блестяще.
В сущности, было заведомо ясно, что дело твое в главке проиграно. Поэтому ты отступил. Но мне ты внушал, что это я разубедил тебя. Боже, как горячо тогда ты благодарил меня!.. И я поверил. Скоро пришлось убедиться, что ты вовсе не отказался от борьбы, но решил победить здесь, на объекте — компрометируя меня, мешая мне. Я дал тебе достаточно поводов для того: выгнал двух старых рабочих, завязал роман с техником — ведь я мужчина, черт побери, и мне тридцать два года. Отлупил эту скотину, вечно пьяного Андона Рыжего, отнял его зарплату и отдал жене… Все это строго заносилось в твой кондуит!
Первую характеристику тебе дал шофер, который вез меня на объект; он назвал тебя «тертый калач». Я не обратил внимания на это. Второй человек, кто попытался открыть мне глаза, была Верча — не знаю, заметил ли ты это, инженер Горанчев, но она женщина умная… Как-то ночью, когда мы были с ней, зашла, не помню уж по какому поводу, речь о тебе. Она вдруг разгорячилась, стала говорить с такой ненавистью, что мне даже стало неудобно. Я попытался за тебя вступиться, сослаться на то, что люди тебя любят. Куда там… Верча нарисовала такой портрет, которому ты сам бы не поверил: «Боятся его, никто не любит, — говорила она, сверкая глазами. — Боятся, потому что о каждом из нас он знает все, что может быть ему выгодно. Ты согрешил, провинился в чем-нибудь, он тебя не вызовет, нет! Напротив, будет по-прежнему улыбаться. Но ты уже знаешь, что внутри, под этой улыбкой, запечатаны по меньшей мере десять твоих грехов. А если нахмуришься, проявишь недовольство, то есть нарушишь его правила игры, сразу получишь сполна за все твои проступки… И самое страшное, отхлещет он тебя… с улыбкой. И вот люди разговаривают с ним с улыбкой, научились — когда тебе весело и когда грустно, когда ты прав и когда виноват, — всегда с улыбкой. По-другому опасно. Разве что ты уж вовсе, идеально безгрешен. Но Горанчев лучше, чем кто другой, знает, что таких не бывает… Знает, каждый хоть чем-нибудь даст повод держать себя на крючке, и, если потребуется, у тебя всегда под рукой…»
Слова Верчи должны были стать для меня тревожным сигналом, я должен был насторожиться. Но что мне делить с тобой? Я не знал твоей личной жизни и тебе не позволял вмешиваться в мою. У нас была работа, для этого мы и были на объекте, нужно было ее делать, и я думал, что мы делаем ее хорошо. …Думал…
Сейчас я здесь тоже для того, чтобы думать… Присмотреться к вам ко всем — еще и еще раз, и еще сто раз… что я знаю о каждом из вас. …За старика не ручаюсь, но мой следователь — та, что я сам себе выбрал, — она еще вас допросит, всех до одного. Девчонка свое дело знает. Ну, кто еще что скажет?.. Шкуры, шкуры! Собственная шкура дороже!..
3
Инженер Васко Петринский мало сидел на объекте. Он носился на попутках в город, обивал пороги всевозможных инстанций, и в считанные дни на трассе сгружалось столько бетона и секций для огромных стальных опор, сколько обычно доставляли за две недели. Бетон для фундаментов необходимо было обработать сразу, и от темна до темна кипела мужская работа. «Плакали наши ноженьки», — ворчали рабочие, и эхо их недовольства долетало до инженера через Верчу или Стаменку, которая всегда всех ждала.
Однажды вечером он вернулся немного раньше. Лежал и не без удовольствия думал, что за один только месяц такие набрал обороты, что бригада ушла на несколько километров, и пора уже менять лагерь. Но он откладывал переезд: перенос багажа, строительство новых бараков — все это потребовало бы много времени…
Снаружи кто-то подошел, и Васко невольно вслушался в разговор. Это был Динко. Значит, рабочий день закончился. Он не мог не признать того, что бывший приятель Верчи — один из лучших монтажников.
— Кто это тут у нас сам с собой разговаривает? — шутливо спросил Динко. Стаменка на шутку не ответила. Лишь через минуту послышался ее соболезнующий голос:
— Устал, вижу. Новый — как татарин, а? Ни к себе жалости не имеет, ни вам спуску не дает!
Характеристика относилась к Васко, и он улыбнулся про себя, ему приятно было это слышать. Дальше он думал, что и Динко поддержит критику начальства, но монтажник, наоборот, сказал:
— Это и хорошо. Не зимовать же тут!
— Ты слушай, сынок, простую женщину: когда человек начинает сам с собой говорить? — Стаменка вернулась к шутке рабочего. — Когда его изнутри что-то гложет.
— Да неужели? — съязвил тот. — Если ты мне снова запоешь про свои больные кости, я уйду.
— А тебя никто и не звал, вот так! Да-да, ступай! — И опять Васко улыбнулся: он давно заметил, что между Стаменкой и Динко существуют особые отношения. — И чего человек петушится? — причитала она. — Да, ломает меня всю, видно, к погоде.
— К какой еще погоде?
— К какой погоде! Слышишь, деревья — не шумят, а гудят. Вот и у меня опять суставы прихватило!..
— На пенсию просятся твои суставы, — отвечал ей в тон Динко.
— Да они-то давно просятся, только никто их не слышит, — вздохнула женщина и, похоже, опустилась на скамейку. Неожиданно голос ее снова сделался строгим. — А что это ты вьешься вокруг меня? Ждешь кого, а?
— Жду!
— Кого, Верчу, что ли?
«Ничего себе поворот», — вздрогнул Васко и прислушался внимательнее.
— Не, инженера. Есть у меня к нему один разговор…
— О Верче, что ли?
— Слушай, тетушка Стаменка! — Динко снова запетушился. — Давай по крайней мере этого не трогать, а? Это у меня болит, как у тебя кости!
— То-то! К погоде, так и знай.
— Может, и к погоде, — задумчиво сказал монтажник, — у меня уж давно ненастье.
— Похоже, облака собираются, может и градик ударить! — Стаменка помолчала, оценила перемену в своем собеседнике и добавила тихо, наставительно: — Только грома не надо, сынок. Нужно тепло, нужно, чтобы солнышко смеялось, все и пройдет…
— Что пройдет?
— Твое… ненастье!
Васко услышал шаги уходившего Динко и его последние слова:
— Я его еще найду!
А Стаменка вслед крикнула:
— Ой, Динко! Подожди, подожди! Наш главный тоже иногда сам с собой разговаривает, имей в виду!
— Посмотрим! — отозвался уже издали Отелло.
Васко поднялся с постели, потянулся и хотел окликнуть кухарку, но она уже ушла. Высунувшись в окно, он увидел подымавшуюся в гору Небебе; цыганка медленно шла к его бараку и что-то на ходу ела из пригоршни, кажется, малину. «Интересное существо, — подумал про нее Васко. — К восемнадцати годам успела сменить мужа, ни с одним не расписана, а от второго у нее — ребенок. Этот, второй, на год моложе ее! И с какой нескрываемой любовью она говорит о нем, позавидовать можно… Она всегда охотно помогала тетушке Стаменке, и старуха отваживала всех, кто пытался приударить за цыганкой. Инженер отошел от окна.