Характеристика

Пламенов Валентин

— Останься!

— В качестве закуски к вашему ужину? Не стоит! Теофан Градский подаст вам луканку!.. Чао!

От соседнего столика ее окликнули, но она, накинув на голову плащ, выбежала на улицу. Динко бросился догонять ее.

У стола стояли Эвелина и Горанчев, все еще держась под руку. Васко пришел в себя, галантно поздоровался, поцеловав руку даме — как каждый вечер, обменялся рукопожатием с ее мужем и пригласил их за стол. Горанчев отодвинул стул, усадил жену, потом отставил в сторонку раскрытый зонтик.

— Отвратительная погода! — сказала Эвелина, чтобы начать разговор. Горанчев отошел к буфету

и зашептал что-то Теофану. Васко использовал момент, когда пастух оставил свою овечку, и сразу перешел в атаку.

— Как бы нам остаться одним, хотя бы на час? Столько лет…

— Нужно ли, Васко?

— Мне — очень. Больше, чем нужно!

— Не стоит. Что может нам дать одна случайная встреча? Тем более сейчас… У меня столько забот, все так сложно… Он настоял, чтобы я приехала в дом отдыха, непременно сюда, к нему…

— А что, ты не хотела?

— В другой раз, Васко, в другой раз! — Она тревожно смотрела в сторону буфета.

— Я приду к тебе в дом отдыха, когда его не будет!

— Не надо.

— Приду!

Горанчев вернулся к столику, одаривая по пути улыбками и приветствиями рабочих и знакомых отпускников.

— Эви, надеюсь, коллега Петринский не позволил тебе скучать? — Он обнял ее за плечи, как бы лаская, от чего ее передернуло.

Пошел обычный светский разговор. Горанчев пускал в ход все свое остроумие, сыпал афоризмами и каламбурами, всякий раз спрашивая у жены подтверждения сказанному: «Правда, Эви?», «Не так ли, Эви?», «Помнишь, Эви!» Жена послушно кивала, но одного взгляда было достаточно, чтобы прочесть на ее лице с трудом скрываемую досаду.

Они уже собирались вставать, когда под навесом павильона появился Горский. Задыхаясь от бега, он сказал:

— Мост… на тридцать первом километре… От него ничего не осталось!.. Вода так поднялась, что начались обвалы. Вода сорвала мост, бьет в одну сторону, бьет и тащит за собой, так что и подходы к мосту размыты на полсотни метров.

— Бежим! — вскочил Васко.

— Куда? — в один голос спросили супруги.

— К мосту! — крикнул он уже снаружи, с дороги.

— Петринский, погоди! Не сходи с ума! Туда больше часа!

Васко бежал впереди, дядюшка Крум едва поспевал за ним. Дождь продолжал идти — ровный, холодный. Мужчины неслись вниз, не сознавая, что это сейчас ни к чему, что теперь уже река возьмет свое, а они смогут что-либо сделать только после того, как спадет вода.

Добрались. Он выхватил из руки Горского фонарь и сам осмотрел все. Потом стоял, ошалевший и осипший, подавленный и до того ничтожный перед этой бушующей бездной, что описать нельзя.

Дождь перестал еще на заре. Бригада вышла на работу. По общим подсчетам, оставшихся на объекте секций хватало монтажникам еще на два дня. А потом?.. Река отступила, выглянуло солнце, запели птицы. Из дома отдыха потянулись в лес грибники. Деревья светились, вымытые и посвежевшие, — раскрой грудь и дыши озоном!

Какой там озон!.. Васко два раза спускался к тому месту, где стоял снесенный мост, — первый раз один, во второй раз — с Горанчевым, Верчей и Горским. Положение было безвыходное. При самых быстрых темпах дорожников восстановление разрушенного должно занять не менее двух месяцев. Два месяца полного бездействия!

Тогда главный инженер Петринский отправился пешком в город. Ходил в городской комитет партии, в исполком, снова в городской комитет и от дорожников сразу выбил аварийную бригаду — мост был нужен не только для трассы.

Секретарь городского комитета подумал даже привлечь трудармейцев, занятых на строительстве нового завода, но командир части объяснил, что у них свои сроки, что он не может взять на себя ответственность за подобное решение, хотя вполне их понимает.

Васко вернулся на объект усталый и опустошенный. Заперся в бараке. Голова разламывалась. Если бы иметь сейчас два вертолета, нет, даже один…

Утром он сходил в дом отдыха, звонил в округ, в Софию. Нет, выделить вертолет, притом на двадцать дней, разумеется, нельзя. Вертолеты высылают лишь в экстренных случаях, и то на один-два рейса.

Он ушел и, только приближаясь к лагерю, вспомнил об Эвелине — ему и в голову не пришло искать ее… По дороге встретил Горанчева, гладко выбритого, в спортивном костюме…

6

Лампочка в номере светила тускло и безразлично.

Воспоминания так нахлынули, что он не знал, куда от них деваться. Хотелось кричать, вырваться и идти куда-то, идти… Куда тебе идти, старина? Все твое поле действия сейчас — эти несколько метров, всего-навсего четыре на три с половиной. И все! И на движение, и на размышление! За стенами номера тебе делать нечего — или только лететь, как птице, или повеситься. А и был бы птицей, лететь все равно некуда, вешаться он не собирался.

…Я должен был позвонить в министерство, доложить о случившемся бедствии, сообщить, что ищу выход. Но когда ты пришел к обеду и сказал мне, что уже говорил с Софией и просил сдвинуть сроки сдачи линии, я схватил тебя за лацканы и при всех обругал, назвав подлецом, перестраховщиком и слюнтяем! Ты остался невозмутим и даже в такой момент продолжал улыбаться. Отпустил я тебя не по какой другой причине, а просто потому, что почувствовал отвращение к тебе. Да-да, инженер Горанчев! У меня вдруг возникло ощущение, будто прикоснулся к змее, нет — к жабе. Ты осторожно поправил воротник, полы пиджака, делая все с отвратительным спокойствием… И только потом заговорил: что искал меня всюду и не нашел, что счел своим долгом объяснить «вышестоящим органам», что в результате разрушений «мы вынуждены приостановить всякие работы по меньшей мере месяца на два»!.. Ты даже с удовольствием заявил перед всей бригадой, что «стихийные бедствия не считаются ни с кабинетными планами, ни с вашим пламенным энтузиазмом»! С моим пламенным энтузиазмом! И что «мы ни в чем не виноваты, а рабочие еще меньше»!

И хотя я был прав, победителем тогда вышел ты… А после, когда мы остались вдвоем и я был в бешенстве от собственного бессилия, ты посоветовал мне, все так же не повышая голоса, не демонстрировать свою невоспитанность перед рабочими… И еще: если уж я объявил тебе войну, то должен знать, что у тебя свое оружие…

— Запомни, Петринский, — закончил ты с неизменной идиотской улыбкой, — я как мокрое мыло: как меня ни ухватить, все равно выскользну!

Цинично, но наедине, только для меня! Ты сказал, что не будешь больше нарушать служебной иерархии и ничего не станешь делать без моего письменного распоряжения!