Характеристика
Шрифт:
— В такие минуты мне так не хватало твоей грубости, жестокой откровенности, твоей естественной свободы, твоей мужской силы… Васко! Как я звала тебя, как искала в тебе спасительной опоры! Чувствовала, что тону, гибну, теряю себя, и не было голоса позвать на помощь…
Когда расставались, Эвелина долго плакала. И была счастлива, что может выплакаться перед кем-то, так, чтобы ее не останавливали, не успокаивали, не утешали…
— Разминулись мы тогда с тобой, разминулись! И виновата в этом была только я, одна я!
Васко произнес на это только два слова: «Да, ты!», но они стоили неизмеримо больше любой ласки, любого сочувствия и утешения. Потому что в первый раз кто-то принял ее и
Она уходила счастливая и задумчивая. Теперь она до конца выстрадала свой собственный ошибочный шаг и впервые почувствовала себя от всего свободной… Что касается его, он не испытывал никаких угрызений ни перед Горанчевым, ни перед самим собой. Он любил ее, и этим оправдывалось все. Да будь Горанчев хоть сама святость, пошел он к черту! Васко Петринский давно уж отрекся от святых. Его богом был черт рогатый, с хвостом, неукротимый, непокорный!
Уже совсем стемнело, когда он подходил к лагерю. За спиной вдруг послышались шаги, и раньше, чем успел оглянуться, он почувствовал удар по голове. Тропинка из-под ног резко ушла в небо. Закружились кусты и деревья. В ушах раздался неистовый гул, вроде той поднявшейся воды, которая снесла мост… Потом все стихло, исчезло.
Придя в себя, он долго озирался, пытаясь понять, где он и что с ним произошло. Острая боль пронизывала голову. Ощупал рукой лицо — на ладони осталась теплая жидкость. Кровь! Это ощущение придало ему силы, он поднялся и двинулся вверх.
С трудом дотащившись до бараков, без сил упал на скамейку. Верча ждала его и увидела первой. Она закричала. Вышла Стаменка. Они помогли ему войти в комнату, к свету. Аптечка была мизерная. Верча перепугалась, позвала одного из рабочих и отправила его за врачом в дом отдыха. Если врача не окажется, велела привести жену Горанчева. Васко пытался ее остановить, но рабочий уже убежал.
Вскоре пришла Эвелина, теперь уже как врач.
К счастью, рана оказалась неглубокой, удар лишь скользнул по черепу. Эвелина настаивала сразу везти его в город, сделать рентген. Васко уговорил ее отложить до утра. К тому же не на чем было ехать. Он страдал от боли и вместе с тем был счастлив: она беспокоилась о нем!
Узнав о случившемся, прибежал и Горанчев; ахи, охи, сожаления, сочувствия: как и где это произошло, видел ли он кого-нибудь?.. Васко умолчал, как было. Соврал, что сбился с тропинки, поскользнулся невидно, судьба — стукнулся головой о дерево… Горанчев был как никогда любезен, расспрашивал жену о его ране, много ли крови он потерял, что она ему сделала… Потом доложил главному инженеру, что они делали в городе, какие привезли материалы, что нагруженную машину оставили на площадке перед канаткой, но чтобы он не беспокоился, утром сразу займутся разгрузкой. Вообще пусть он полежит два-три дня, Горанчев пока возьмет все на себя… Столько вдруг человечности, такая благожелательность! Стаменка хотела оставить супругов переночевать в лагере, но Горанчев решительно отказался и ушел с Эвелиной в дом отдыха.
На следующий день Васко ездил в город, показался врачам, сделали снимок, ничего опасного не было. К обеду он уже вернулся на трассу. Там его ожидали две новости. Во-первых, выяснилось, что Динко вернулся вчера из города раньше Горанчева и других; заместитель, выходит, вчера скрыл это. На веранде пьяный Андон Рыжий костил потом Динко, что тот бросил их одних разгружаться. Верча плакала и доказывала, что тот способен на все, что он нарочно вернулся пораньше, выследил Васко и пытался убить его. Васко запретил ей говорить об этом остальным.
Во-вторых, и это поразило его, пожалуй, еще больше, доктор Горанчева не навестила пациента ни в обед, ни позже. Вместо нее вечером явился ее муж. От вчерашнего дружелюбия не осталось и следа. Он сразу же пожелал говорить один на один.
— Эвелина мне все рассказала! — начал Горанчев. Васко сделал вид, что не понял. Тот продолжал тоном оскорбленного товарища: Эвелину он ни в чем не винит. Она — женщина, и, как умная жена, поступила правильно, не рассказав ему об их давнем знакомстве… Но вот Петринский… Значит, он умышленно послал его в город, чтобы иметь возможность встретиться с его женой? Васко молчал и курил. Горанчев с самого начала не пожелал сесть, так и остался стоять у двери. — Я прошу тебя оставить мою жену в покое! — Васко почувствовал, что тот в первый раз говорил искренне, с болью, не как соперник, а как друг… Уже несколько лет с женой что-то происходит, у нее развилась болезненная меланхолия. Он делал все возможное, чтобы ее успокоить, вылечить. Он не мог понять причины ее состояния. В их «просто безоблачном мире» не было ничего, что могло бы его вызвать. Но она все более отдалялась от него… — Поверь, дружище, твое появление ее просто доконает! Если ты действительно любишь ее, не вставай между нами! — просил Горанчев. — Она — единственное, ради чего я живу!
Васко продолжал молчать, не зная, что ему ответить. Разумеется, он ему верил. Но в то же время ясно сознавал, что не намерен отказываться от Эвелины. Более того, не мог он не верить и тому, что рассказывала она… Да, ситуация еще та… Тут не было места для недомолвок, да и вообще недомолвки были не в характере Васко Петринского. Но ведь, черт возьми, перед ним стоял человек и вполне по-человечески делился с ним своей болью, просил его — того, кого терпеть не мог! Отдавая себе полный отчет в том, как важен для другого этот разговор, он хотел быть правильно понятым и поэтому мучительно думал, с чего начать. И начал с того, что все происшедшее между ним и Эвелиной шесть лет назад глубоко в свое время подействовало на него. Разумеется, Горанчев здесь ни при чем, он ведь и не знал об их отношениях, вообще не подозревал о его существовании в жизни жены. Но сейчас она сама поняла, что сделала ошибку, не оставшись с Васко, и готова ее исправить… Но она ни в чем его никогда не упрекала и не могла его упрекнуть! А, может быть, это ее и мучило, грустно добавил Васко. И вдруг его будто осенило. Неожиданно для себя самого он ясно связал свою забинтованную голову с разговором, состоявшимся между Эвелиной и Горанчевым. «Почему бы не попытаться?» И без всякой связи, в лоб, задал вопрос:
— Горанчев! Вы ездили вчера в город за материалами. Когда ушел от вас Динко?
— Прости? — Гость не мог скрыть растерянности. Вопрос явно застал его врасплох. — Мы уехали вместе!
— Лжешь, Горанчев! Андон Рыжий другого мнения! — Горанчев сморщил лоб, придав своему лицу напряженно-задумчивое выражение.
— Ах, да… Динко сошел по дороге, не знаю, зачем…
— Он вообще не ехал с вами, он ушел от вас еще в обед… Как ты думаешь, Горанчев, где был вчера Динко после обеда? И вечером, когда со мной случилась эта история? — Васко указал на свою забинтованную голову.
Горанчев пожал плечами:
— Каждый отвечает за себя, коллега Петринский… Но ты все еще не ответил на мой вопрос.
Васко поднялся с кровати:
— Попробую твоими же словами: каждый отвечает за себя. Динко — за себя, ты — за себя, я — за себя, Эвелина — тоже за себя. Я не вмешиваюсь в ваши семейные отношения, но я люблю Эвелину. Все эти годы я любил ее, страстно, до боли. Когда я думал о ней, я сходил с ума от жажды встречи с ней, от желания видеть ее. Сейчас она здесь, ты сам привез ее, и мы с нею наконец снова встретились. Единственно, что я могу тебе обещать, как мужчина мужчине: не буду больше искать встреч с ней.