Характеристика
Шрифт:
— Спасибо, — тихо произнес гость.
— Не спеши! Я не буду искать встречи с ней, обещаю тебе. Но если она сама предпочтет черта святому, я никому больше не уступлю ее.
Горанчев ушел не попрощавшись. А Васко разом почувствовал облегчение. В сущности, так намного лучше — открыто и ясно. Остальное зависит только от нее.
10
Брожение среди рабочих усиливалось с каждым днем. Собравшись на взгорке перед лагерем, они демонстративно отказывались работать на канатке. Верча пришла встревоженная. Стаменка пыталась их урезонить:
— Как не стыдно! Человек сна лишился, с ног сбился! И не думает ни о сверхурочных, ни о наградах!
— Не думает, потому что у него оклад идет! — раздались нестройные голоса.
— И вам идут ваши суточные!
— А мы что, пришли сюда за одни суточные любоваться скалами? — бросил один из бетонщиков. Стаменка тут же осадила насмешливо:
— Эх, сынок! Привыкли мы получать вдвое! Авось можно немножко и честно поработать, а?.. Пора бы уже! Новый главный не из жуликов!
Васко оделся и вышел к ним:
— Что тут у вас?
— А чему еще быть, товарищ инженер? Только что камни еще не начали дробить, — отозвался кто-то.
— Если нужно будет, и камни будем дробить, — тихо ответил Васко и сел на землю. — Так, так. Значит, ни на мосту, ни на канатке… Вам сейчас тяжелее работать, чем на трассе?
— Это не наша работа.
— А чья? — Ему не ответили.
— Скажите, скажите! — поддакнула тетушка Стаменка. Васко воспользовался паузой и продолжал:
— Я, как вы, может быть, уже поняли, не любитель говорить. Но хочу по-человечески вам объяснить. Хотя тут и объяснять нечего, поскольку все очень просто. Пока не будет моста, мы не сможем идти вверх. Так? — Молчание. — Так. Это ясно, как божий день. Скажите, что предлагаете вы? Распустить бригаду? Надеюсь, такого совета мне никто не даст, это глупо. Остается другое: будем валяться целыми днями и резаться в белот, накачиваться у Теофана Градского и ждать у моря погоды… Хорошо, будем ждать неделю, десять дней… Может, построят не скоро, в лучшем случае придется идти отсюда и работать где-то временно, помогать другим. А вы все знаете, что от нашей трассы зависит пуск двух заводов и железной дороги. Если будем ждать мост, все это отложится на два месяца. А если используем канатку, потеряем только одну неделю… Ведь не для себя же мне это нужно! Разве я сижу гляжу, как вы потеете, попивая кофе? Ведь нет же!
Васко выпрямился. Рана продолжала болеть, и он по привычке потрогал голову. Бинт ослаб, край его висел. Он не собирался искать сочувствия, но мелькнула мысль, что и забинтованная голова может прийтись кстати. Он громко попросил бригадира Сандо, который стоял напротив, и старый рабочий стал его перебинтовывать. Инженер поблагодарил за это и, перед тем как уйти, вновь обернулся к бригаде. Не повышая голоса, лишь печально и горько усмехнулся:
— Выходит, вас и вправду интересуют только деньги!
— Вовсе нет! Не только деньги, — возразили несколько голосов.
— Я не призываю членов партии и комсомольцев к сознательности. Хотя некоторым из вас следовало бы подумать и об этом. Но для меня вы одно целое, одна здоровая мужская бригада. Нет, не вы виноваты! Но обидно, мать моя женщина, что у некоторых хватает стыда говорить, будто мы тут все идиоты и грешники, что сбежали сюда в поисках беспечной жизни и длинного рубля на высоте полутора тысяч метров, что для каждого главное — свой любимый мозоль, а если не заплатить вам побольше, живо смажете пятки!
Рабочие совсем притихли. Он продолжал:
— Когда-нибудь человеку приходит срок доказать себе самому, что он человек, а не барахло, что есть у него за душой что-то, помимо естественного желания есть и пить, иметь побольше денег. Неужели вы сами не чувствуете, что только работа дает настоящее удовлетворение, захватывает тебя и подымает, черт побери! Мне больше нечего вам сказать. Как решите, так и будет. Мы будем продолжать, если нас будет хоть пять, хоть два человека. Кто захочет!
Через полчаса бригадир Сандо постучался и вошел, улыбаясь:
— Товарищ инженер, пошли! Все грешники отправились как один! Ей-богу, ты нас своим словом прямо за душу взял, понимаешь!
Петринский вышел из комнаты и тоже направился к подвесной дороге. По пути он встретил Небебе. Она остановилась вся сияющая.
— Чему радуешься? — спросил Васко, у него тоже было отличное настроение.
— Получила письмо! Руфаду дают отпуск! Руфад скоро здесь, со мной!
— А, вот оно что! — похлопал он ее по плечу и пошел дальше, до ее голос догнал его:
— Товарищ инженер… А ведь нынче и тебе весело! С тебя бакшиш. Аллах услышал мою молитву. Твоя Небебе пришла к тебе… Знаю, знаю! — погрозила ему пальцем цыганка. — Все рабочие знают, очень красивая твоя Небебе!
— Красивая, да не моя! — засмеялся Васко и зашагал в гору. «Пусть знают! Пусть все знают!» — улыбнулся он счастливо. Ему было легко идти, приятно думать об Эвелине и о бригаде. Сейчас можно было и помечтать…
11
В ту ночь ему снилась мать… Он мальчик, совсем малыш, восьми или девяти лет. Бежит по коридору больницы — не той, из детства, а сегодняшней, новой. Длинный-длинный коридор с белыми стенами, с блестящими золотыми окнами… Внизу его мать, в белом переднике и белой косынке, высокая, молодая, красивая, убирает полы. А везде столько грязных бинтов и ваты, что она никак не успевает… «Хватит, хватит с этими полами. Больше я не пущу тебя в больницу! Я большой, я буду заботиться о тебе!» — кричит мальчик… Мать открывает перед ним дверь за дверью и зовет заглянуть. Васко робко подходит и заглядывает. Огромные палаты наполнены мужчинами — рабочими из бригады, и все с забинтованными головами… Мать открывает и открывает двери; лицо ее становится все грустнее и грустнее… Неожиданно Васко останавливается: это уже не лицо его матери. Это лицо Стаменки — она тоже в белом переднике, но косынка черная. Хватает его за руку и ведет обратно: «Иди, детка! Это не для детей, сынок!» — «Живы ли они?» — плачет мальчик. «Живы, все живы. Только вот Небебе нет. Небебе погибла…» — «Какая Небебе?» — спрашивает Васко. «А ты что, забыл ее? Уже забыл? Не нужно ее забывать! Нужно помнить! Всем нужно ее помнить!» — «Мама, — спрашивает мальчик тетушку Стаменку, — почему больные не стонут?» — «Стонут, только мы их не слышим. Они нутром стонут, душой стонут!» И вот они уже оба на дворе. А там светло-светло, глаза начинают слезиться от света. Тетушка Стаменка ведет его через сад, а Васко вновь спрашивает: «Мама! Много ли больных на земле?» — «Много, сыночек, много. Только ты не бойся. Этот свет не даст им болеть. Он всех излечит, этот свет, все выздоровеют!» — «А твой сын за него сгорел, за этот свет?» — спрашивает Васко. «За него. И ты страдаешь за него… Все за этот свет… За него… Все за него…»
Проснулся весь в поту. Он нечаянно лег на бок, и незажившая рана согрелась в тепле и заныла. Васко сел, протер глаза, окончательно проснулся… Его мать! Сколько он уже не видел ее? Последний раз виделся с нею четыре месяца назад, еще до того, как его вызвали с прежнего объекта и послали сюда, на трассу. Он опять расспрашивал ее о работе, опять настаивал, чтобы она ушла из больницы, даже упрекнул довольно резко: мол, если денег, которые он посылает, не хватает, он может посылать больше! Она усмехнулась: этого ей хватало. И снова объясняла ему, что дело не в деньгах, а в привычке работать. Без этого как? А деньги есть, и он посылает, и за отца пенсия… Работа санитарки нетяжелая, просто хочется быть среди людей, которые нуждаются в ней, в ее помощи… Потом просила его пойти с нею в город, брала под руку и шла медленно, гордо — оба высокие, выше всех на улице, уж такая порода. Его сестру еще в школе отобрали в баскетбольную команду, потом в городскую, а в это лето она поступила в институт физкультуры. Он снова был обезоружен; на мать невозможно сердиться. После взрыва мины в 1959 году, когда его отца и еще троих минеров заживо засыпало, после того страшного погребения мать всецело посвятила себя детям, ему и его сестре… А сейчас она одна, совсем одна! «Сидеть дома кукушкой и тихо умирать? — спросила она его. — Женитесь, народите детей, привезете мне их, тогда я все оставлю и буду смотреть за ними».
«Вылечит этот свет, вылечит», — улыбнулся своему сну Васко. Да, попробуй-ка истолковать такой сон! Мама, Стаменка, Небебе. Прошлое, настоящее… Все вместе, все в одном сне!
Скоро стемнеет. Нужно искать следователя. Если старик не зовет, то явлюсь сам. Теперь уже можно со всей определенностью высказать свои сомнения. Горанчев, Динко… Только сомнения, ничего больше… Хорошо, но как могло произойти все сразу, в несколько дней: предупреждения Верчи, удар по голове, разговор с Горанчевым об Эвелине, а через три дня, всего через три дня, в то утро, когда решили, что все готово, и пустили канатку… Небебе им принесла воды, и они пили прямо из баклаги… И тут на противоположной стороне, рядом с Горским и Горанчевым, появился незнакомый человек. Рабочие сказали, что вернулся какой-то солдат. Тяжелая стальная секция только что неуклюже оторвалась от скалы. И прежде чем кто-нибудь понял, как это получилось, Небебе вскочила на огромную деталь, чтобы перебраться туда, на другой берег. Все перепугались, закричали… Это был первый, пробный пуск… И все же кто закричал первым? Динко! Да-да! Динко! Он просто взвился: «Стойте! Остановите!» — и сам бросился к машине… Тогда и послышался треск и раздался последний крик Небебе: «Руфааад!» То, что Динко закричал первым… Вроде бы ничего особенного. Действительно? Он и до этого помогал технику с катушкой… И все же Динко закричал как-то по-особенному, не так, как все другие. Он словно на секунду раньше уже знал, что Небебе погибнет. В его крике был не страх того, что случится что-то, это был страх от известной ему опасности…