Характеристика
Шрифт:
Только теперь Васко заметил «Москвич» на углу. Предложив ему сесть впереди, чтобы показывать дорогу, следователь устроился на заднем сиденье. Поехали.
А летнее солнце припекало вовсю. И лучи его были натянуты между деревьями, как струны гигантской арфы. И воздух звенел от неслышной музыки. И Васко стало казаться, что сквозь шум мотора он отчетливо слышит пение птиц. Сердце рвалось из груди… туда, наверх, к грешникам, к Эвелине…
Что было то ночное видение в номере гостиницы? Где ты сейчас, малышка, товарищ Янева! Неужто и в самом деле повторится ночная сцена?
Он улыбался, улыбался, не замечая изумленных взглядов, которые бросал на него время от времени шофер. И не решался оглянуться, чтобы
Перевел Николай Лисовой.
Кирилл Топалов
КОМНАТНАЯ ТЕМПЕРАТУРА
I
Как ни странно, вокзальная суета и эта аэровокзальная, в частности, всегда настраивает меня на лирический лад. Охватывает, как в юности, тяга к путешествиям, мечты о дальних странах и загадочных красотах, реальный мир кажется серым и сирым. Лет семь-восемь назад я представлял свое будущее именно таким — красивым. До тридцати мы не допускаем и мысли, что впереди ждет что-то, кроме счастья, вольности, славы и любви. Но, перевалив на четвертый десяток, поневоле станешь скептиком. Посылки к доказательству? Первая: выясняется, что счастье — понятие в этом мире относительное. Ему (счастью) плевать, существуешь ли ты — некий «икс» или «игрек».
Вторая: твое будущее стало настоящим, а перемен — никаких.
От меня равно далеки большая наука, мир, слава и любовь, как в двадцать пять, так и в тридцать пять. Разница в том, что десять лет назад сам господь не разубедил бы меня, что это предназначено не мне. Ну конечно, всему виной гороскопы: сулили отличные данные, успехи и вообще радужные перспективы. Увы, большая наука и большая слава в немалой степени зависят от стечения обстоятельств. Можно быть Ньютоном в лет двадцать или до самой смерти физиком-середнячком. Мои источники познания мира — фильмы, журналы, командировки дней на пять, экскурсии… А моя «большая» любовь — Милена — должна вот-вот прилететь из Берлина. («Большая» в кавычках — не уверен, была ли это любовь?)
Здесь, в аэропорту, нас четверо: отец Миленки, профессор Филипов, директор моего института, его жена, Игнат и я. Все при параде, при букетах. Игнат тискает букет (роз двадцать, не меньше — со вкусом у него лады). Занимает профессора беседой. Филипова прерывает их, обращаясь к мужу:
— Пообещай мне при свидетелях, что больше не отпустишь Миленочку ни на какие стажировки! Это немыслимо, столько лет за границей!!
— Обещаю, обещаю! — Профессор, улыбаясь, поднимает руку, сдается. Игнат, наловчившийся из любой фразочки раздуть тему для разговора с начальством, и тут угодничает:
— Мини-информация, профессор. Нынешний декан нашего физфака, доцент Недев, намекнул, что ждет не дождется, когда ваша дочь придет к ним на работу.
— Так-так, премного благодарны! — с ехидцей бросает Филипов. — У нее за плечами две стажировки у самых светлых умов Европы, она — физик-ученый, человек науки! Если б я не терял столько лет чистого времени на лекции и экзамены… Она пойдет работать в наш институт! Пенсия моя не за горами, кто же будет двигать вперед науку? Один из вас займет мое место, и втроем вы сотворите чу-де-са!..
О пенсии Филипов ведет речь с незапамятных времен (мечтает поработать на покое), но мне
— Миленушка! Мы здесь! — Это Филипова уже спешит навстречу стройной молодой женщине в сафари. Да, тридцать три Милене не дашь…
Мать с дочерью обнимаются, подходит и наша очередь: сперва отец, потом (естественно!) Игнат, троекратно выпаливший: «С приездом!», и — замыкающим — я. Милена едва удерживает охапку шуршащих целлофаном цветов. В некотором смущении подношу три свои гвоздички и не менее смущенно свою повинную головушку. Легкий укус в щеку! Миленка всегда была самой великой сумасбродкой в мире, но ее поцелуй меня застал врасплох — последний раз такое было с десяток лет назад.
— Спасибо! — отвечает она разом на все приветствия и на вопрос матери: «Как долетела, милая?», а Игнат, демонстрируя свое усердие, отрывает от пола внушительных размеров чемодан Милены.
— Осторожно! У тебя в руках новая теория относительности! — Хозяйка багажа задорно смеется. — Смотри… не перепутай машины, а то еще вскочишь в какое-нибудь такси и через часок запатентуешь ее как свою!..
Потянулось неловкое молчание, Милена попала не в бровь, а в глаз. Дело в том, что два года назад, когда с Игнатом я поддерживал отношения, он действительно ухитрился выдать за свои результаты моего самого крупного исследования. Нет, он тоже принял участие, но как бы выразиться… Техническое? Да и это громко сказано. После той истории наши отношения обострились, он попер на меня в тотальное наступление, вербуя в союзники Филипова, наших общих коллег, ребят из других институтов. В результате миф «Антон Антонов» был фактически развенчан, и для многих из атланта «школы Филипова» я превратился в заурядного простого смертного, физика-неудачника.
Эту фразу Милена выдала преднамеренно или просто так? (В ее стиле называть вещи своими именами и говорить правду в лицо.) В любом случае я ей благодарен. А Филипов, по-моему, недоволен, считает, что момент для подобных намеков не самый подходящий. Занервничал, приглашает нас в машину с преувеличенной любезностью. Я, Милена и Игнат садимся сзади. Профессор включает зажигание, поправляет салонное зеркальце и, повернувшись к жене, усмехается:
— Вот они снова вместе, сидят рядком, прямо как у меня на лекции. Весь институт втроем… Первая тройка.