Характеристика
Шрифт:
А Милена? Женщины мстительны, возьмет и уйдет к Игнату. Ох и скотина же я! Кто-кто, но не она! А если пойдет? Просто так, чтобы отомстить… Точно, пойдет, и глазом не моргнет. А я-то дурак! Сам ее бросил!.. Ну нет, Игнат, дорогой, у тебя номер не пройдет по крайней мере сегодня ночью! Отыграем в шпионов и сыщиков до утра, но с завтрашнего дня оставьте меня в покое, да! У меня есть дела и посерьезнее!
…Воротник плаща поднят, руки в карманы поглубже. «Как могила пустая, город черен и мрачен», — очень часто вспоминаю строчки Христо Смирненского с тех пор, как живу в Софии. Наверное, и он блукал среди шикарных витрин и домов, всем чужой, лишний, но покорил этот город! И тысячи умов! Даже при моем рациональном мышлении память цепко держит столько его стихотворений… И я одержу победу! Не вдруг, но постепенно. Все телеграфные агентства мира будут передавать сообщения о моем великом открытии, и придет час возмездия за все идиотские комплексы, которыми бездушная столица
Ох эти женщины! Мягко стелют… Милена начала садиться на лекциях со мной и с Игнатом, постепенно включаться в наши разговоры, и к началу второго семестра мы уже считались неразлучной троицей в экспериментальной студенческой группе ее отца. Рядом сидели в читалках, разом ходили в кино, на концерты (тут уж она нас взяла в оборот). На концертах бывали и ее родители, профессор стал приглашать нас время от времени на ужин, и наши отношения в троице — и мои с Миленой — постепенно укрепились. Филиповы, безусловно, все понимали, чего яснее, но не то чтобы противиться, они были довольны! Запрети профессор или его жена встречаться с Миленкой, я бы все подметки стер, бегая за ней. У нас в Петриче ротный твердил: «Македонец не отступает, македонец не отступает…» И я стал уклоняться от семейных вечеров (Игнат выражал превеликое огорчение). Да и при родителях я робел, терялся, держался хуже не придумаешь, мне представлялось, что они все знают о наших отношениях и презирают меня за то, что до сих пор я не сделал их дочери предложение. Сказал я как-то ей об этом, она хохотала до колик: «Ты что, с луны свалился? Моя личная жизнь — моя вотчина, а отец сам меня приучал с колыбели к самостоятельности. Я сама за себя отвечаю и решаю. Они, может, считают, что мне пора замуж, как только я диплом получу. А я, может, в тридцать лет выйду, а то и вообще не выйду» В таких откровениях я ей верил не до конца: кто откажется от своего счастья, от семьи? Но (в этом я убеждался не раз) типично бабские мечтания Милене не свойственны, а самостоятельность ее — факт, и притом бесспорный. Независимый характер — вот, наверное, главное, что надолго привязало к ней. Мне, в отличие от традиционных мужчин — семейных тиранов, импонируют уверенные в себе женщины, кто поступает вон как в народной песне моя землячка Сирма, которая сколько турок-поработителей зарубила. Короче говоря, нравятся мне боевые женщины, и все тут! А Милена по натуре своей боец. Наверное, не случайно корень ее по отцовской линии — нашенский, прадед ее, осевший в Софии после Илинденского восстания, был из Кукуша, погиб в ополчении. Мой дед тогда уцелел, и мы в детстве все просили его рассказать о том, как они рубились с турками под Одрином, как «на нож пятерых насаживали».
Ну-ну, ударился в воспоминания. Не отвлекаться: должен был я вчера пойти на лекцию Филипова? Должен. Обязан я выполнять чьи бы то ни было капризы? Нет. Мадемуазель Филипова, когда вы наконец осознаете, что для меня важнее всего Ее Величество Физика, а все остальное — мелочи жизни? Чего торчать у Игнатова подъезда? Посмеются они вволюшку, когда меня здесь увидят… А если они уже наверху? Ломиться в дверь? Вправе я это делать? Чуть не сорвался…
Все.
Оставьте меня в покое.
Из-за угла появляется Игнат. Один! А я — в телефонную будку. Повернувшись к нему спиной, снимаю трубку, набираю какие-то цифры. Проходит мимо и исчезает в подъезде, а мой маленький Антошка скачет и хлопает в ладоши от радости!
Вперед! Дверь будки распахивается с треском, выхожу в бодрый холод уходящей ночи. До сознания доходят внешние раздражители: трамвай скулит на центральной улице, «Волга» — наверняка персональная, где-то недалеко разгружают ящики со стеклотарой (как люди могут спать в таком содоме — бог знает). Чаще встречаются прохожие, жмутся в своих пиджачках: предутренние часы — самые холодные. Одному мне жарко, плащ нараспашку, холод даже приятен, и город выглядит не так враждебно, как час назад… К черту мысли о земных благах, о теплых квартирах… Все в мире относительно. Окажись кто из софийцев у нас в Петриче без крова — несладко и ему там придется. А у меня там родной дом (не роскошь, но со всеми удобствами). Сказано, что самое большое богатство дается один раз — шанс появиться на свет от нужных родителей. Я должен быть доволен, что не получил такого первичного ускорения; отец скорее отдаст, чем возьмет, до всех и вся ему есть дело, и чудо, что пока его миновал второй инфаркт. Меня бы грызли сомнения: достиг ли я всего благодаря собственным способностям или мне дали фору? Теперь я уверен, что сам смогу кой-чего добиться, сам дойду, своей головой (Милена считает, что у меня римский профиль, а по мне — так на плечах обычная южная тыква). Милена обожает историю искусств и постоянно проводит параллели с античностью, на что я заметил, что пора менять профессию. Так вот, что касается моего профиля. Я бы предпочел сходство не с каким-нибудь римским бездельником, развращенным вином и женщинами, а с моим прадедом, гайдуком Велю Хромым. Рубил он, как и дед Либен из Копривштицы, головы и христианам-предателям, и туркам, а их деньгами дань не одного села платил… Постарев, обзавелся Хромой солидной торговлишкой. Но продавал муку много дешевле турецкой — сбивал их цены, подговорил несколько отчаянных голов изгнать из города владыку — фанариота, его и застрелили дома два наемника. Вот человек! О нем до сей поры у нас в крае песни поют!
Только не время сейчас партизанить-воевать. В детстве я страдал от того, что история несправедливо отнеслась к моему поколению. Но потом в жизни моей появилась физика и я понял, что борьба с природой не менее важна, чем борьба с социальной несправедливостью, ведь наука до сих пор далека от полного познания мира. Для меня физика не просто профессия, как для большинства (как для Милены, Игната), а смысл жизни. Дай мне библиотеку, чего-нибудь поесть раз в день, и больше ничего не требуется. Ну и пусть еще в гости заглядывает хоть изредка Миленка (мой проклятый южный темперамент). Да, еще телефон — буду звонить Филипову для консультаций, у него ума палата, точнее, информации хватит на Народную библиотеку…
Умолкни, философ! (Древний и мудрый, — так Милена говорила?) Не мешало бы выпить горячего молока или кофе. И к девяти будь готов: лекция Филипова. Так как с Миленой? Демагог несчастный, болтал, болтал, а толку? Типично римская черта — демагогия. Хорошо, хоть не слышал никто.
VI
Желтый бородатый человек в очках на просторной и черной доске — я. Подпись: «Академик Антон Миленин Филипов». Все так громогласно выражают одобрение смешками и выкриками, что на меня известное время не обращают внимания. И Милена не заметила, распахнув двери, взлетает на кафедру, в три приема стирает шедевр и глухо, даже угрожающе говорит в наступившей тишине:
— Это я могу стать Антоновой, Антону быть Филиповым без нужды. Это к сведению пытливых умов. Можете законспектировать.
Только тут (или мне чудилось?) все поворачиваются разом в мою сторону, я вхожу по ступеням амфитеатра к середине, автоматически сажусь на постоянное место нашей троицы. Следом за мной садится Милена. Пересаживаться неудобно. Прямо перед Филиповым прибегает и Игнат. Плюхнувшись на скамейку, вынимает тетрадку и давай писать не поднимая глаз.
Я и не стараюсь вникнуть в объяснения Филипова. Кровь прилила к голове, стучит в висках, ощущение, что голова вот-вот взорвется. Я будто в невесомости, тела своего не чувствую, голова, в которой пульсирует кровь… «Академик Антон Миленин Филипов». Так и хочется выкинуть какую-нибудь глупость: вскочить, к примеру, на стол и заорать: «Гады вы все и сволочи!» Да, что-то чересчур я нервный с одной бессонной ночи.
— Не обращай внимания на эту муру! — Милена склонила голову ко мне. — Они от зависти!
Инстинктивно сдерживаю желание повернуться к ней, делая вид, что ничего не слышал. Не могу с ней разговаривать. Эти широкие жесты (у доски) раздражают, хотя подсознательно и понимаю, что она говорила искренне. Но все-таки отдергиваю руку, которую она гладит под столом.
— Сегодня срок твоего отлучения истек, — шепчет Милена строгим голосом и шаловливо дергает меня за руку. — Антон, руки на стол! — Она придвигается вплотную. — Ты что, подумал, что… я с Игнатом?.. Я же просто так, тебя позлить…
С нижнего ряда, слава богу, на нас шикает какая-то девица в очках. Прилежно разглядываю доску, уже исписанную формулами и чертежами. Пустует клочок в нижнем углу со следами желтого мела. Черт, мне и в голову бы такое не пришло, а ведь логика верная: через дочку к профессору! Вот с Игната бы сталось. Так-так, обшлаг его рукава запачкан желтым мелом. Проследив за моим взглядом, Милена тут же запускает руку к нему в карман и, выудив кусочек мела, кладет перед собой для всеобщего обозрения. Смерив нас обоих презрительным взглядом, снова начинает писать.
Красный как рак Игнат уткнулся в тетрадку, все пишет, его это не касается. В критических ситуациях у него реакция замедлена (мой давний вывод), и он себя выдает. А это выдает в нем честную крестьянскую закваску, думаю, даже временами чудится Игнату после его подлостей какой-то из дедов, недовольно грозящий пальцем. Но если дед предпочитает смерть бесчестью, то его внучек исповедует другую веру. Законы просты: не останавливайся ни перед чем, если хочешь достичь всего. Что ж, после лекции поговорим.