Характеристика
Шрифт:
— Выхожу, — начинает Кыц сперва спокойно, чтоб не заподозрили, что расскажет ту же историю, какую мы чуть не сто раз слыхали, — выхожу к боковой. Ага. Передо мной, — тут он слегка напружинивается, приклоняется и начинает размахивать руками, — «четверка». Ирландчик тощий, длинный, рыжий — порода, братишки. Лицом узок, прямо топор, честно… Слушайте дальше. Обвожу его, значит. Сам подаюсь влево, ага, а мяч скоренько пускаю с правой стороны. Обштопал «четверку», тот глазами хлопает. С улыбочкой прошел я его, иду к штрафной. Навстречу «тройка». Я его финтом. Публика ревет, девчонки визжат. Сзади кто-то наседает, хочет подкат сделать. Ага, я с мячом приостановился, ирландец на заду по земле пополз. Один смех! На всякий случай оглядываюсь. Это я теперь говорю, будто оглядывался, а тогда и времени на то не было, только делай одно за одним. Ну, огляделся я как кот в корчме и понял — отдать некому. Ясно, действуй самостоятельно. Резко рванул вправо, проскочил промеж двух защитников. Как оно удалось, ума не приложу, прогал был — нос едва всунешь. А наши опять же все прикрыты. Один лишь дотянулся-таки до мяча и в таком трудном положении паснул мне. И я с ходу — хрясь! Вратарь и за линией не достал! Ирландцы по траве катаются, рыжие свои космы рвут на себе. А стадион гремит, словно… словно… уже не знаю, как гремит. Пожалуй, как лопнувший мяч. Не опишешь, братишки! Ради того одного, чтоб так гремело, и возился я, ровно дурень, с футболом — и дождался. Это ничем не заменишь. Угу! А вот Пеле, уж ему сколько гремело, как он разрыв сердца не получил? Ведь страшное дело, скажу вам, братишки!
Потом по городу ходил будто президент. «Вон он», — девчата друг дружке шепчут. «Я самый!» — прохожу небрежно мимо, топаю на главную площадь. Зайду в ресторан — через секунду столик уставлен питьем и закусками. Официанты кланяются. Местные боссы здороваются со мной, спрашивают сердечно: «Как самочувствие?» — «Отлично», — отвечаю, если захочу. Стоит ли садиться с ними да объяснять международное положение, боссы и без меня разбираются в международном положении. Что в Ирландии террористы действуют. А мы их разве не побили? «В следующем матче тоже забьете?» — «Не стану обещать, — важничаю, — что я могу без коллектива?» А все думают, что фасоню и прикидываюсь скромником. Да так оно и было.
В то самое время познакомился я с профессорской дочкой. Походил с ней за ручку по площади, по пятачку, но без дополнительности. Выжидал момент, ишь. Так и не дождался, с большого-то ума. Уж профессор сам ко мне подошел, сам заговорил: «Заходите к нам домой, познакомимся». — «Можно, — отвечаю, — велик ли труд познакомиться». Важничаю. Как ни важничал, дочка его ко мне подскакивает, я диктую условия, словно Крум, хан такой был, срубил головушку бедняге Никифору. А девонька уж была, братишки! Слеза и огонь! Метель-метелица, одно слово. Эх, не выгорело дело… С чево? А вот почему… Вбил я дурь себе в голову. Стал думать, что и дальше стадион будет греметь и такие вот барышни подворачиваться. Сопляцкие рассуждения. Только взялся греметь стадион, хватайте, братишки, удачу за шкирку и сматывайтесь! С того матча десять лет жду, а не гремит. Даже не чихнут. Ну, тогда профессор, тоже мне растяпа, в дверях встречает: «Прошу разуваться». Новый ковер, ишь, купили, и потому просят разуваться. А мне, только попросят разуться, дурно делается. Дома всю жизнь приходилось разуваться, отец в ночную смену работал, днем спать был вынужден. И я, чтоб не топать, разувался. А тут-то! Победитель ирландцев — в носках? Вскипел я: «Не выйдет, профессор, разуться. Носки у меня рваные, плохое впечатление произведу. Уж загляну к вам другой раз, когда ковры выбивать будете». Вот так, братишки, заявил ему! Показал спину да испарился. А носки-то у меня целехонькие были. Чего мне стоило разуться? Мать честная! С тех пор осложнилась моя жизнь, как положение на Ближнем Востоке. Разувайтесь, братишки, послушайтесь меня, разувайтесь, пока есть момент! Ирландцы-то нас все-таки выбили на своем поле, ни мы, ни террористы не остановили. Выиграй мы там, я, может, собрался бы с духом да извинился перед профессором. Ну ладно. С того матча у меня только пиджак остался, приволок оттуда. Красный такой пиджак, с эмблемой, носить его не ношу. Криклив он, простачкам такой носить. А мне чего выставляться?..
В нападении только Гоша, «десятка», первой молодости. Его к нам тренер привел за собой. Гоша рассчитывает, что поиграет здесь и его приметят. Не знаю, вдруг и получится так. В футболе все бывает. Только вот не крутятся около нас спецы из ведущих команд. Мы, как говорится у журналистов, не на гребне волны. В моде другие команды зоны. Там играют молоденькие ребята, нетерпеливые, неопытные. Из них и выбирать будут. Сперва мне казалось, запросто мы их одолеем, этих цыплят, едва понюхали футбол и уж считают, будто им море по колено. Но не идет у нас игра. У каждого техники в избытке и опыт есть, и вот такие парни, стоит мяч получить, гонят его десяток метров, бить не бьют. Почему? Пожалуй, нет у нас в игре нерва, нет желания. Команда наша напоминает мне мужчину во втором или третьем браке. Все ясно, нет непредвиденных положений, никаких протуберанцев. Игра течет нормально и скучновато. А без неожиданностей, нервов, провалов — и брак и футбол безвкусны, в тягость становятся.
У нас многие не смирились: Боря, Илья, Коце, Данчо, Митя Пробка. Пробкой его здесь окрестили, хоть с больших стадионов мы пришли сюда уже с прозвищами. Низковат наш центральный защитник, но выпрыгивает ловко и вдруг, словно пробка из воды. Удивительно, что не женился он еще, уж очень любит вкусно поесть. Постоянно бормочет над котлетами, которыми нас пичкают:
— Вот женюсь-ка и слиняю. Что наша жизнь? Котлеты. Женят они меня.
В городке свадьбы в общем-то редкость. Нет девушек. Просто нету. Красавицы все повыходили замуж, горняки их прячут по домам, не разгуляться. Есть несколько разгульных, обязательно такие появляются около мужчин, играющих за деньги, но увидишь прокуренные улыбки тех дамочек, противно и заговорить. Имеется тут и техникум, но, батеньки, не дай бог поклеить какую студенточку! Преподаватели и преподавательницы целым роем бдят день и ночь над ними, в порошок тебя сотрут перед общественным мнением. А общественное мнение, особенно в малых городках, сила великая! Согласно этому мнению футболисты будто созданы нарочно для того, чтоб разбивать жизнь невинных созданий.
С нами водится только Сия Белокурая. Ее муж работал прежде в тотализаторе и загремел. Был тихий-мирный человек, но захватила его горячка азарта. Ставил большие деньги, сначала свои, потом из кассы начал вытягивать, надеялся, что выиграет и вернет. Но есть ли логика в том тотализаторе? Сплошная мгла, недаром его выдумали большие головы. Лишь туманить простачков. Схватил Сиин муж на полную железку, двенадцать лет ему влепили. Одна у Сии отрада — дочурка. Вся команда ей подарки покупает. Сия часто плачется, что складывать некуда, набили комнату. К Белокурой никто не смеет прикоснуться. Водится она с нами, ходит в кино, в ресторан, по квартирам собираемся. Развеселится она порой, но границ приятельских никогда не перейдет. Мы впрямую не заключали соглашения, но вроде как существует договоренность не приставать к Сии, пусть сама кого выберет, ежели пожелает. А попробует кто-то силком, то наверняка она с нами расстанется, уйдет с ней тот кусочек красоты, что предлагает нам жизнь в городке. Постоянно подмечаю, Сия страдает, убивается, разрывается между супружеским долгом и нерадостной перспективой на будущее. Двенадцать лет — страшный срок, никому не вытерпеть. И чего ради? Была б серьезная причина, а то тюрьма. Сия о муже никогда не упоминает. Страдание у нее соединяется с удивлением: до чего ж быстро может жизнь разбиться. И не только чья-то собственная, но и жизнь окружающих. Начнешь с малого, с незаметного, с пустяка. И не остановиться, и нет силы в душе, чтоб остановила, предупредила: «Погоди-ка, эй, куда тебя несет?» До чего ж бессилен человек перед самим собой, до чего ж беззащитен!
Вероятно, Сии и хотелось бы мужской ласки, особенно в холодные ветреные вечера, наполняющие непокоем ее прибранную комнатку. Но женский инстинкт подсказывает, что уступишь одному, не достанет отваги отказать и следующему. А кандидатов до ее тела, стройного, полного жизни, сколько хошь.
Я играю правого полузащитника. Михаил Михайлов, может, слыхали. Полузащитник чемпионов передал мне свою футболку. Прослезился:
— Берегись, паренек! Праздник когда-нибудь да кончается!
Тогда я не обратил внимания на его слова. А мой праздник кончился с этой передачей футболки. Тот ведь был любимец зрителей. Поди замени любимца в чьих-то глазах. Наследовал бы я кому посредственному, все бы, наверное, ладно пошло. Не забыть, как гневно меня освистывали, если мяч останавливал неверно, если пас давал неточно, если что-то не так делал, как их кумир. И, вполне естественно, оттого я пуще сбивался. А вдруг еще и наказание заработал. Один приятель попросился отпраздновать у нас дома свой день рождения. Не откажешь. Вероятно, соседи известили тренера. Не ладили мы с нижними соседями, в разные инстанции те постоянно жаловались, что у нас в ванной трубы не в порядке и промокает потолок у них в квартире. Тренер явился в первом часу ночи, застал нас в самый разгар, навеселе… На беду, именно тогда предстоял нам важный матч. Ну да какой матч не бывает важным! Спортобщество меня наказало дисквалификацией на год, федерация утвердила. И совершил я большую ошибку. Озлился. Попросился в другую команду. Там начал играть нетренированный, злой. А футбол при злости, которая не от самой игры исходит, — это не футбол. В нем не до шуток, житейские счеты не сводят.
Каждую пятницу звоню в Софию. Трубку всегда берет мать.
— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, Бонжо.
Так она зовет меня сызмалетства. В ту пору героически старалась научить французскому. Я запомнил лишь «бонжур», да и то не полностью. Перед гостями, когда требовалось проявить чудеса сметливости, деревенел и с поклоном выдавливал из себя: «Бонжо!» И бегом из комнаты. Я того не помню, мама это рассказывала.
— Как ты, Бонжо?
— Нормально. А вы?
— Так-сяк. Ждем тебя.
— Вот возьму отпуск для поступления.
— Опять в театральный?
— Опять, мама.
— На что надеешься?..
— На этот раз получится, мама, вот увидишь!
— Готовишься?
— Да.
— Береги себя, Бонжо.
— Справляюсь. А… папа?
— Не тревожься, с отцом наладится.
— Ой ли…
— Да уж. Но все поправится. Обещаю тебе. Что еще нового?
— Ничего. До свиданьица, мама.
С отцом я рассорился, так и не помиримся, штука-то непростая. Он мечтает, чтоб я выучился на инженера. Сам он техник в телефонной сети, для него нет выше звания, чем инженер. А я вон «гоняла» в убогой команде и неудачный кандидат в артисты. В театральный сдавал уже не раз. Дойду до третьего тура, тут и остановка. Сбивает меня, что сцена маленькая и комиссия впритык сидит и жужжит, едва меня увидит: «Это не футболист ли?» Ух, наклеят тебе этикетку, попробуй освободиться! Подобная известность, не отрицаю, способна в ином случае и помочь, но и вредить способна, какие-то барьеры ставить. Не ищу оправданий, покамест неизвестно, есть ли у меня талант. Да кажется мне, что есть, черт его дери! Попытаюсь и на этот год, а уж если опять не выгорит, придется, видать, всерьез задуматься, чего с давних пор желают мне родители. По их мнению, достаточно сказать себе: опля! Взять с маху себя в руки. Оставить футбол, сыскать какую-нибудь основательную девушку — и проблемы автоматически исчезнут. Забавно это родительское представление, будто коль последуешь их модели жизни, все у тебя пойдет как надо. Говорят, с годами человек умнеет. По-моему, не совсем так. Глядь, с годами человек — очевидно же это — обрастает комплексами. Табу. Границами. Пределами. В шорах жизнь скорее покажется в розовом свете. И до какого потолка должны простираться совет, намек, скандал, чтоб не превратиться в тормоз, иссушающий жизненные силы?
Ну и ну, разболтался я как деревенский краснобай. Все вышесказанное изложил я не ради того, чтобы просить снисхождения себе или другим из моей жалкой третьесортной команды, нет-нет.
О матче со сборной страны хочу я рассказать. Этот матч научил меня, что в человеке всегда скрывается запас сил, о котором не подозреваешь и который может проявиться, когда того совсем не ждешь, когда уверен, что все кончено. Во всяком человеке кроется нежданный взрыв энергии и восторга, только вот редко дает о себе знать, подобно голубизне раннего утра, если спозаранку проснуться с напряженными нервами.