Характерные черты французской аграрной истории
Шрифт:
Почему в Провансе так рано исчез «первобытный коммунизм» прежних времен? По правде говоря, он никогда не был там, как известно, столь сильным, как на равнинах севера. Он не имел в своей основе такой же комплекс обязательных правил. А главное — он не был там столь же необходим вследствие самого расположения обрабатываемых земель. Что касается полей, длина и ширина которых были почти одинаковы и которые были беспорядочно разбросаны по округе, то не существовало серьезных препятствий при изоляции их от соседних. Но такое же расположение земель встречается и в других областях (например, в Лангедоке, расположенном совсем близко от этих мест, или в более далеком Берри), но они гораздо медленнее отказывались, от старых систем. Это явление свидетельствует лишь о возможности совершения изменения, но не о том, почему оно произошло и притом так рано.
Римские законы, всегда тщательно изучавшиеся в Провансе, были там признаны официальной основой всех правовых норм (в случае отсутствия постановлений кутюм). А римскому праву всякое ограничение индивидуальной собственности было, как говорили старые юристы, «ненавистно». Римское право давало аргументы в пользу аграрной реформы и склоняло к ней умы. Очевидно, статут 1469 года был пронизан его духом, равно как и многие судебные постановления или составленные местным юристом решения общины. Но влияние римского права лишь способствовало движению, но не породило его. Разве не жил по римскому праву также и Лангедок, где триумф индивидуализма наступил тем не менее гораздо позже? Истинные причины преобразования аграрного режима Прованса нужно искать в экономическом и географическом положении области.
Особенности почвы помешали тому, чтобы распахивание целины зашло в Провансе так же далеко, как в других районах. Там не было недостатка в необработанных землях, притом обреченных всегда оставаться таковыми. Почти не было поселения, не имевшего своей «скалы» (roche), своего «дикого поля» (garrigue), покрытых ароматическим кустарником и кое-где отдельными деревьями. Прибавьте к этому несколько
138
Кро (Crau) — старая каменистая дельта Дюрансы, пригодная только для овцеводства. — Прим. ред.
Получилось так, что постепенно коллективный выпас стал главным образом служить интересам, не имеющим ничего общего с интересами земледельцев. Очевидно, что у батраков и совсем мелких собственников, хотя им также были доступны общинные пустоши, не было оснований желать, чтобы поля были избавлены от древнего сервитута; не имея или почти не имея земли, они должны были лишиться при этой перемене некоторых пастбищных льгот, ничего при этом не приобретая. Во многих местах во время аграрных волнений, которые совпали с политической революцией 1789 года, они попытались восстановить коллективный выпас [139] . Несомненно, они с сожалением следили за его исчезновением. Известная враждебность, которую встречали там и сям в общинах те, кто налагал запрет, была вызвана, вероятно, именно этими чувствами {175} . Но настоящую оппозицию ограничению древнего обычая оказывала значительно более могущественная среда: крупные овцеводы (nourriguiers). В Салоне, например, именно они, опираясь на поддержку мясников, своих естественных клиентов, на протяжении многих лет уже после того, как муниципалитет добился от своего сеньора, архиепископа арльского, полной отмены обязательного выпаса на пахотных полях, не давали хода этой реформе {176} . [140] Потерпев поражение в главном и выиграв только в двух побочных вопросах (сохранение выпаса на расположенных посреди необработанных земель изолированных и потому трудно охраняемых полях и ликвидация одного cossoul, созданного общиной для того, чтобы не пускать туда их скот), они вовсе не отреклись от своей упорной вражды. Еще в 1626 году в связи с увеличением штрафов за потравы виноградников и оливковых рощ они протестовали против этого постановления, способного нанести ущерб «частным лицам, которые имеют склонность к разведению скота» {177} . Новая аграрная политика общин не случайно ущемляла скотоводов; ее основной целью было положить конец выгоде, которую они несправедливо, по мнению других жителей, извлекали из древних обычаев.
139
О департаменте Приморские Альпы (развитие в Ниццском графстве, отделившемся в 1388 году от Прованса, по-видимому, было таким же, как и в остальной области) см. доклад префекта в «Arch. Nat.», F10 337 (10 фримера XII года). В Буш-дю-Роне, в общине Пюилубье (Puyloubier), по-видимому, сохранился обязательный выпас; в IV и V годах крупные держатели захотели его упразднить; это был «процесс богачей против бедняков»; F10 336; см. «Arch, des B.-du-Rh^one», L 658.
140
Предписание, запрещавшее выпас на пахотных полях, с которых был уже снят урожай, относится ко времени кардинала де Фуа (9 октября 1450 года — 11 февраля 1463 года). Процесс, начавшийся в королевском суде у генерального наместника сенешалэ Прованса (juge mage), окончился в архиепископском суде, и приговор был вынесен 26 октября 1476 года. Уже статуты 1293 года — статья LXXVII, в конце (in fine), и статья LXXVIII — свидетельствуют о большой враждебности по отношению к чужому скоту.
В Провансе скот издавна угоняли на лето в горы. Но с XIII века вследствие успехов сукноделия и развития городов, нуждавшихся в подвозе мяса, важность этой вековой практики в экономическом отношении возросла еще больше. Стада комплектовались в большинстве случаев богатыми лицами, которые или были собственниками скота, или брали его в аренду. Весной по широким дорогам (carreires), которые земледельцы под страхом сурового наказания вынуждены были оставлять открытыми среди полей, стада поднимались на высокогорные пастбища, взметая вокруг себя тучи пыли, что побудило назвать взимавшийся при этом особый побор живописным именем pulv'erage [141] . С наступлением осени они спускались с гор и именно тогда разбредались по жнивью. Ибо овцеводы использовали в своих интересах право коллективного выпаса либо потому, что, будучи родом из данной местности, они имели на это право как жители, либо потому, что они арендовали это право у какой-либо обремененной долгами общины или (что было чаще) у какого-нибудь нуждавшегося в деньгах сеньора, несмотря на протесты крестьян {178} . Таким образом, архаический сервитут, созданный некогда для того, чтобы обеспечить каждому члену маленькой группы прокорм его скота, необходимого для его жизни, оборачивался на пользу нескольким крупным предпринимателям — «благородным и благоразумным людям», как называли себя эти салонцы, чьи овцы пожирали все. Поскольку благодаря форме полей земледельцы отлично могли содержать свой скот за счет выпаса на собственном жнивье и поскольку пустоши, сверх того, давали им дополнительно достаточно травы, они уничтожили право коллективного выпаса, которое теперь превращало их поля в жертву губительной прожорливости пригнанного с гор скота. Уничтожение старой системы общественного выпаса в Провансе было эпизодом вечной борьбы земледельца со скотоводом (можно даже сказать оседлого жителя с кочевником) и в то же время борьбы мелкого производителя против капиталиста.
141
Pulv'erage — от латинского pulvereus — «поднимающий пыль». — Прим. ред.
Уничтожение старой системы не привело к видимому изменению аграрного пейзажа. Никаких или почти никаких изгородей (кипарисовые изгороди, которые так характерны теперь для многих провансальских деревень, имеют целью защитить поля от ветра, а не от стада; до XIX века их почти не было){179}. Никакого единения парцелл. Так, не задевая установленной прошлыми поколениями материальной основы, Прованс мало-помалу перешел к аграрному индивидуализму.
В районах открытых полей севера общины долго, иногда до наших дней, сохраняли коллективный выпас. Но некоторые лица, особенно начиная с XVI века, возненавидели его как помеху. Это были собственники тех составленных ценой терпеливого собирания обширных владений, которые начали в это время в бесчисленных местах ломать прежнее дробление земельной собственности. Форма их полей позволяла им использовать пары для выпаса своего собственного скота. Их социальное положение делало для них невыносимым подчинение правилам наравне с мелким людом. Наконец, их стойла с многочисленным скотом доставляли им достаточно навоза, чтобы они могли иногда обходиться без мертвого пара. Вместо того чтобы оставлять свою землю в течение года под паром, они охотно сеяли там в это время некоторые второстепенные зерновые культуры — просо, масличные растения и особенно овощи, фасоль или лук-порей. Такую практику называли «похищенный пар». Разве не лишала она почву отдыха? Ее рекомендовали уже агрономы классической древности. С тех пор ее, конечно, никогда не теряли полностью из виду, но использовали ее крайне редко и спорадически. Однако постепенно ее стали использовать в некоторых провинциях, где городские рынки представляли для производителей соблазнительные возможности сбыта товаров. Фландрия, вероятно, широко применяла ее с конца средних веков. В Провансе на последнем этапе движения против общинных прав она, так же как и страх перед перегонявшимся скотом, возможно, способствовала тому, что собственники окончательно решились на это преобразование. В Нормандии она засвидетельствована с начала XVI века{180}.
В тех сельских местностях, где общее стадо продолжало пастись на полях, с которых был снят урожай (то есть почти во всех районах открытых полей, следовательно, исключая Прованс), эта индивидуальная эмансипация не могла быть эффективной иначе, как под защитой хороших изгородей или глубоких рвов. Начиная с XVI века во Франции там и сям воздвигались новые ограды, против которых протестовали общины. Однако большая часть таких оград защищала не пахотные поля. По соображениям, которые мы изложим ниже, их предназначали для защиты лугов или же, подобно
Три факта определяют эволюцию старинных областей с открытыми полями в Нормандии с XVI века. Один из этих фактов — аграрного порядка: по крайней мере в некоторой части этих районов (в Ко) расположение многих земель было беспорядочным, что было особенно удобно, как и в Провансе, для ликвидации сервитутов. Другой факт — юридического порядка. Нормандское герцогство, централизованное с ранних пор, имело единую кутюму, оформленную с начала XIII века в сборниках, которые, хотя и были частного происхождения, но, тем не менее, признавались юриспруденцией в качестве источника права и должны были в 1583 году послужить основой для настоящей официальной редакции. А ведь по своему аграрному устройству герцогство было, напротив, очень далеко от единообразия — наряду с открытыми полями там имелись и бокажи, где огораживание обычно разрешалось. Сборники кутюм XIII века, составленные для тех и для других областей и, несомненно, плохо их различавшие, пришли к ублюдочному и неясному решению. Они признавали обязательный выпас (banon) на необработанных землях, «если они не были огорожены с давних времен». Но существовало ли право свободного огораживания? Вероятно, в этом вопросе исходили из местных обычаев. Однако как легко приспособить текст к интересам огораживателей, тем более что сборники кутюм имели силу писаного права; местные же обычаи, напротив, существовали только в устной традиции. Наконец — и это третий, чисто экономический факт, — в старой Франции с XII века не было более плодородных местностей, чем Ко или Нижняя Нормандия. Земледелие рано достигло там высокой степени совершенства. С XIII века практика глубокой вспашки паров привела к тому, что в сборниках кутюм были сокращены сроки обязательного выпаса даже на неогороженных землях, и он разрешался только до половины марта [142] . Очень скоро «похищенный пар» оказался в почете. Богатства буржуазии были обширны и солидны. Следовательно, воздействие крупной обновленной собственности было могущественным.
142
Впрочем, это предписание соблюдалось довольно плохо, по крайней мере в Ко (см. данную работу, стр. 298, прим. 21).
Действительно, на этих плодородных равнинах огораживание пашен приняло с XVI века размах, не виданный нигде в другом месте. Крупные пахотные участки, которые упорно собирали члены семьи Перот де Кэрон вокруг Бретвилль лОргейёза (Bretteville lOrgueilleuse), представляют огороженные земли, parcs {183} . Их можно было бы принять за одну из карт огораживаний, опубликованных английскими историками. Теория и судебная практика склонялись к признанию неограниченного права огораживания полей. С 1530 года его признает один из первых комментаторов текстов кутюм, Гийом ле Руй [143] . В 1583 году официальная кутюма, уточняя и дополняя предшествовавшие сборники, определенно санкционирует огораживание. В XVIII веке на Канской равнине было много живых изгородей — больше, чем в наши дни, ибо многие из них, служившие убежищем для шуанов, были срублены во время революции, а другие были уничтожены владельцами более мирным образом в XIX веке, когда во всей этой области исчез обычай обязательного выпаса, который один только и делал их необходимыми. Но изгородь, помимо всего прочего, дорого стоила. Не проще ли было признать за каждым собственником, даже открытого наследственного участка, право, если он этого желал, воспрепятствовать доступу на его участок соседского скота? Самые ранние комментаторы кутюмы не осмеливались заходить так далеко. Они отважились на это лишь после Баснажа [144] , который писал в 1678 году. Но в судебной практике долгое время наблюдались колебания. Еще в XVII веке парламент кассирует приговор низшей судебной инстанции, признавшей притязания одного сеньора, соглашавшегося на обязательный выпас на землях своего домена лишь за плату. В следующем столетии его постановления стали более благоприятными для крупных собственников, особенно в Ко. Существование там в городах и даже в деревнях развитой суконной промышленности порождало классический антагонизм между земледельцами и скотоводами. «В этой области нередко можно видеть, — говорится в одном мемуаре 1786 года, — что те, кто не имеет овец, находят возможность запретить тем, кто их имеет, выпас на своих землях в период после снятия урожая и до посева (bаnon) и что судьи бывают достаточно снисходительны и поддерживают систему, столь противоречащую общественным интересам». Движение не обошлось без протестов, особенно сильных (что весьма показательно) в деревнях, вроде альермонских [145] , которые возникли в результате относительно недавних расчисток и отличались от древних скандинавских поселений своими удлиненными и узкими парцеллами. Несмотря на это сопротивление, нормандская деревня либо с помощью огораживания, либо посредством простого и полного признания права каждого быть у себя хозяином вступила с середины XVIII века в стадию аграрного развития, сильно отличавшуюся от той, на которой в основном остались области, сохранившие коллективное пользование пашнями, как например Иль-де-Франс или Лотарингия [146] .
143
Гийом ле Руй (1494 — около 1555), — юрист, комментатор кутюм Нормандии и Мэна. — Прим. ред.
144
Анри Баснаж дю Фракнэ (1615–1695) — адвокат руанского парламента, комментатор кутюмы Нормандии. — Прим. ред.
145
См. примечание третье на стр. 49.
146
Вот главнейшие тексты: «Summa de legibus», 'ed. Tardif, VIII. В тексте из главы 1 во фразе «nisi clause fuerint vel ex antiqurtate defense» слово «veb надо понимать как «то есть». Это явствует из последующих слов: «ut haie et hujusmodi» и в еще большей степени из главы 4; «Le grand coustumier… avec plusieurs additions compos'ees par,.. Maistre Guillaume le Rouille», 1539, с VIII; G. Terrien, Commentaire…, 2e 'ed., 1578, p. 120; «Coutumes de 1583», с LXXXIII; Basnage, La coutume r'eform'ee, 2e 'ed., 1694, t. I, p. 126; постановление от 1 июля 1616 года, отказывающее сеньору Агону в его претензиях на получение оплаты за обязательный выпас («Arch. Seine-Infer.», регистр, озаглавленный «Audiences», 1616, Costentin; ср. «Bibl. Rouen», ms 869); постановление от 19 декабря 1732 года, относящееся, правда, к участку, засаженному дубками, но с характерной пометкой на полях: «Никто не обязан огораживать свой участок; засеянные земли находятся под запретом и не будучи огороженными» («Arch. S.-Inf.», «Recueil d'arr^ets… depuis la Saint-Martin», 1732, p. 24–26); докладная записка синдика муниципальной ассамблеи Бомон-ле-Араца (Beaumont-le-Hareng), адресованная посреднической комиссии («Arch. S.-Inf.», С. 2120).
Надо отметить, однако, что постановление от 26 августа 1734 года, относящееся к Альермонскому графству (Recueil d'arr^ets… depuis la Saint-Martin, 1732, p. 204), как бы ни было оно благоприятно для крупных собственников в других отношениях, запрещало обязательный выпас только на время запрета (с середины марта до 14 сентября) в соответствии с писаной кутюмой, но в противоположность обычаю. Несомненно, что после этого решения судебная практика изменилась. В Ко крестьяне больше не организовывали общее стадо для всего прихода, а просто более мелкие стада внутри кантонов (cueillettes). Судебная практика, в целом мало благоприятная для обязательного выпаса, с XVII века стала враждебной межобщинному выпасу (Basnage, 1.1, p. 127; я проверил постановления). В Версоне (Verson) в XIII веке вилланы при устройстве изгороди уплачивали сеньору побор, porpresture (L. Delisle, Etudes, 670, v. 103 et suiv.). Но, по-видимому, речь идет об изгороди, которую ставили с целью изменить культуру, возделываемую на этом участке (вероятно, превратили пашню в огород или фруктовый сад), поскольку этот сеньориальный побор возник из шампара.
II. Уничтожение коллективных прав на луга{184}
Там, где царил еще мертвый пар, для владельца пахотного поля обычного типа, если только он не должен был, как в Провансе, защищаться против посягательств крупных скотоводов, было в конце концов неважно, будет его земля открыта после уборки урожая для скота всей общины или нет. Он терял при этом только немного соломы и сорняков, а получал (не считая обоюдности) навоз в результате прохода общего стада. Иначе обстояло дело с лугами. Уже издавна заметили, что почти повсюду траву можно было косить два раза в год. Но также почти везде эта отава, пожиравшаяся на корню общим стадом или же скашивавшаяся усилиями всей общины и в eie пользу, не доставалась собственнику. С большим неудовольствием следил он, как от него ускользало драгоценное сено, которое он охотно собрал бы сам для зимовки своего скота или же продал за добрую звонкую монету. Тем более, что это изъятие ничем не компенсировалось. Лугов было мало, и они были сосредоточены в немногих руках; многие жители, извлекавшие выгоду из коллективного сервитута на чужую траву, ничего взамен этого не давали.