Харама
Шрифт:
— Их заказали те двое, как только приехали.
— Что ж, давайте почнем одну. Кто хочет выпить, ребята?
— Хочу безумно.
— Что ты, зачем?
— Оставь бутылки, возьмем на реку. А сейчас, если надо, отдельно по стаканчику.
— Ладно, пусть так. Ты, Сантос, хочешь вина?
— Если дадут.
— Я выпью воды.
— Много не пей, ты запарился.
— Эти голубки не удосужились вынуть из коляски еду. Интересно, что они делали столько времени?
— Тито[6], выпьешь
— Пока предпочитаю воду. А там видно будет.
— А чего вам, девушки: воды, вина, газировки, оранжада, кока-колы, ананасного сока?
— Ну прямо будто это ты всем торгуешь! Из тебя бы, приятель, классный бармен вышел.
— Если девушки не хотят вина, единственно, что могу предложить, — это газированной воды.
— А я, мальчики, сейчас сяду, понятно? И не буду пить ничего, пока чуточку не остыну.
— Это мудро. Лусита, хочешь газировки?
— Хочу.
— Газировка, конечно, лучше, чем простая вода, — сказал Маурисио, наклоняясь к ящику со льдом. — Я ее охлаждаю, а вода уже успела согреться.
— Тогда это, наверно, бульон.
— Все равно хороша, — возразил Тито. — Она утоляет жажду.
— Раз вы так распарились, — добавила Мели, блаженствуя на стуле, — нельзя пить ничего очень холодного.
У нее был крепкий торс, широкие бедра, под брюками угадывалось упругое тело. Голые руки она положила на прохладный мрамор столика.
Сантос обратился к хозяину:
— Вы не возражаете, если мы оставим велосипеды у вас в саду, как прошлый год?
— Ради бога, сделайте одолжение.
— Тогда пошли, ребята. Пусть каждый возьмет свой.
— Вы помните, как пройти? Вот по этому коридору.
— Спасибо, я помню.
Пошли за велосипедами, а тут подошли и остальные четверо. Сантос сказал:
— Себас, пока мы убираем велосипеды, ты мог бы вытащить свертки из коляски мотоцикла.
Войдя, Мигель приветствовал хозяина:
— Здравствуйте. Как поживаете? Мне сказали, вы обо мне спрашивали.
— Спасибо, хорошо. Очень рад вас видеть. Я уж тут говорил вашим друзьям, что все удивлялся, почему этим летом вас не видать.
— Ну вот мы и прикатили.
Они проходили с велосипедами мимо стойки в конец коридора и через дверь в задней стене дома — в сад. Три старые кирпичные стены огораживали его; по горизонтально натянутой проволоке зеленым навесом вились жимолость и виноград. Росли здесь и три маленьких деревца — акации.
— Гляди-ка, а тут недурненько, — заметила Мели.
Среди зелени стояли столики на козлах и два больших стола из сосновых досок. Вокруг — складные стулья, а у стен — деревенские скамьи из распиленного вдоль ствола на вкопанных в землю чурках. В открытом окне, выходившем в сад, видна была женщина, возившаяся на кухне, а в окне слева от двери — сверкавшая никелем спинка кровати и желтое покрывало.
— Ставьте сюда.
Велосипеды составили возле ящика —
— Осторожней, укусит.
— Потом сыграем, а?
— Вечером. Такую устроим игру!
— Вот как?
— Ну ясно.
— А нам в это время скучать, что ли?
— Вот я и говорю: если только они свяжутся с «лягушкой», нам, считай, выпал пустой номер.
Пошли по коридору обратно, парень в тельняшке задержался и крикнул:
— Эй, постой минутку! Гляди!
Сантос повернул голову и из темного коридора через открытую дверь увидел, как его товарищ в залитом солнцем саду, ухватившись обеими руками за тонкий ствол дерева, оторвал тело от земли и сделал «флаг».
— Брось, Даниэль, не валяй дурака, я и так знаю, что ты спортивный мужик.
Тот пошел за ним.
— Тебе так не сделать.
Они вошли в зал. Принесенные тем временем судки Маурисио сунул куда-то под стойку.
— Можем идти к реке, — сказал Мигель. — Сколько на ваших?
— Около десяти, — ответил Сантос. — Пошли, если хотите. — И выпил стакан вина.
— Ну так и пойдемте. Пусть кто-нибудь прихватив бутылки.
— А едой займемся в полдень. Я не знаю, поесть нам у реки или здесь, наверху, здесь-то лучше. Как вы на это смотрите?
— Решайте сами. А так, вы же знаете, здесь все будет в сохранности.
— Тогда до обеда.
— Счастливо. Отдыхайте, веселитесь.
— Спасибо. Всего хорошего.
Лусио смотрел на них против света, когда они один за другим выходили за порог и поворачивали налево, к дороге. Потом дверной проем снова опустел — слепящий глаза желтый четырехугольник. Голоса удалялись, смолкли.
— Молодежи — развлекаться, — сказал Лусио. — В такой они поре. Но какова та, вторая в брюках, вот уж действительно с изюминкой и подать себя умеет.
Обеими руками он обрисовал ее фигуру на фоне освещенного дверного проема.
— Вот видишь, дружище, видишь, дело-то все в том, кто их носит. Ну, вытаскивай табачок, закурим.
Лусио долго и мучительно шарил, отыскивая кисет и папиросную бумагу, он поднимал плечи, чтобы забраться куда-то в самую глубину кармана, и наконец извлек все, что искал. Маурисио принялся вертеть самокрутку, приговаривая:
— Очень вредно курить натощак, чем дольше продержишься с утра, тем лучше для здоровья.
— Кстати, который час?
— Послушай, я что-то не пойму, зачем тебе знать время?
Лусио состроил гримасу, скривив все лицо.
— Да ну? В самом деле не можешь понять? А что тут хитрого: я, должно быть, старею.
— Нет, ты еще не старый. Шевелишься мало, вот что, день за днем сиднем сидишь. Ты вроде впал в спячку, оттого что мало трудишься…
— Тружусь мало? А зачем? Хватит, потрудился…