Харама
Шрифт:
— Будь здоров.
Деметрио вышел на солнце. Маурисио сказал:
— Его не заставишь. Он и так всегда делает больше, чем обязан. Она-то думает, что может распоряжаться кем захочет и когда захочет. Если девочке взбрело на ум идти в кино, так и он тоже имеет право, нынче для всех воскресенье. Зачем обижать человека, он, конечно, малость заработал бы на чаевых, но все равно делал бы мне одолжение, если б торчал тут весь божий день и помогал обслуживать гостей.
— Ну еще бы. Женщины всем на свете распоряжаются, даже мужчинами.
— Конечно. А на ее дочку
— Ничего не поделаешь. Такая уж у них натура.
— Мне-то придется сегодня туго, знай поворачивайся.
— Ясное дело. Вот увидишь, народу вечером будет — уйма. Еще и десяти нет, а уж духота.
— Да, лето так уж лето! Не всякий выдержит.
— Тебе же лучше — чем жарче, тем больше у тебя посетителей.
— Что верно, то верно. Не будь таких деньков, как сегодня, считай, не было бы никакого смысла торчать тут за стойкой. Тем более что теперь уж совсем не то, что раньше, никакого сравнения — слишком много кафе и закусочных понатыкано у реки да на Главном шоссе. А прежде я был здесь совсем один. Ничего похожего ты уже не застал.
— Да еще твое счастье, что тут у тебя тихий уголок.
— Не скажи. По-моему, теперь охотнее едут туда, где побольше народу, лишь бы река да Главное шоссе были под боком. Особенно, у кого машина — чтоб не тащиться изрядный кусок по этой разбитой дороге.
— Когда же ее наконец починят?
— Никогда.
Подул легкий ветерок, стелившийся по земле между стеной сада и дорогой, и на жнивье столбом завихрилась мякинная пыль. Столб пыли остановился у двери, покачался и тут же опал, оставив на земле свой след.
— Ветер поднялся, — сказал Лусио.
Из коридора вышла Хустина.
— Доброе утро, сеньор Лусио. Вы уже здесь?
— Солнце-то взошло! — отпарировал тот, глядя на девушку. — Доброе утро, красотка.
— Отец, дайте мне тридцать песет.
Маурисио посмотрел на дочь, выдвинул ящик и достал деньги. Держа их в руке, снова посмотрел на нее и начал было:
— Послушай, дочка, передай своему…
Но из глубины дома донесся голос жены.
— Иду, мама! — откликнулась Хустина. И убежала внутрь дома, оставив отца с деньгами в руке и с недоговоренной фразой на устах. И тотчас вернулась. — Она сказала, чтоб вы дали мне не тридцать, а пятьдесят песет.
Снова Маурисио выдвинул ящик и к шести дуро, которые он держал в руке, добавил еще четыре.
— Спасибо, отец. Так что вы мне говорили?
— Ничего.
Хустина перевела взгляд с отца на гостя, всем своим видом выразила удивление и снова скрылась в коридоре.
Внезапно затрещал мотоцикл, мотор взревел раз-другой и затих у двери. Из солнечного простора донеслись голоса:
— Дай я тебе помогу.
— Нет, нет, Себас[4]. Я сама.
Маурисио выглянул наружу. Из коляски мотоцикла вылезала девушка в брюках. Лицо юноши было ему знакомо. Оба направлялись в кафе.
— Как дела, молодой человек? Снова к нам?
— Гляди-ка, Паулина, нас еще помнят. Как поживаете?
— Спасибо, хорошо. Как же не помнить!
— Ну
Брюки были велики девушке. Ей пришлось подвернуть штанины. На голове — красный с синим платочек, повязанный венчиком, концы его висели сбоку.
— Отдохнуть за городом, да?
— Да. И покупаться.
— В такой день в Мадриде, пожалуй, не усидит никто. Что вам подать?
— Не знаю. Ты чего хочешь, Паули?
— Ничего. Я перед отъездом позавтракала.
— Ну и что? Я тоже завтракал. Есть у вас кофе? — обернулся он к Маурисио.
— Кажется, на кухне есть готовый. Пойду взгляну. — И Маурисио пошел по коридору.
Девушка отряхнула пыль с рубашки парня.
— Хорош!
— Ну и что? На мотоцикле — красота: не замечаешь жары. А как остановишься, снова будто в пекле. Наши еще не скоро доберутся.
— Надо было им пораньше выехать.
Вошел Маурисио с кофейником.
— Вот и кофе. Сейчас я тебе налью. Вы только вдвоем приехали? — И взял стакан.
— Да нет, нас много. Остальные на велосипедах.
— Понятно. Сахар клади сам по вкусу. В прошлом году у тебя мотоцикла не было. Купил, что ли?
— Ну что вы! С чего? Взял в гараже, где работаю. Хозяин иногда разрешает прокатиться в воскресенье.
— Значит, дело только за бензином?
— Ну да.
— Неплохо. А я тут как-то подумал: что же те, прошлогодние, не приезжают? Компания прежняя?
— Некоторые те же. А других вы не знаете. Нас одиннадцать, верно, Паули?
— Да, одиннадцать, — подтвердила девушка и продолжала, обращаясь к Маурисио: — Должны были ехать двенадцать, но один из наших ребят остался без пары: девушку мать не пустила.
— Ясно. А тот, высокий, что хорошо пел, он приедет?
— А, Мигель! — отозвался Себас. — Да как же, он с нами! Как вы всех помните!
— Парень так хорошо пел!
— И теперь споет. Мы их обогнали на автостраде Мадрид — Барахас. Я думаю, через полчаса будут здесь. От моста ведь километров шестнадцать?
— Шестнадцать, точно, — подтвердил Маурисио. — На мотоцикле — раз плюнуть. Одно удовольствие.
— Это верно, на мотоцикле мы доехали отлично. Как остановишься, сразу чувствуешь жару. А на ходу — все время в лицо свежий ветерок. Послушайте, я что хотел спросить… Вы ничего не будете иметь против, если мы оставим тут у вас велосипеды, как в прошлом году?
— Да ради бога, о чем спрашивать!
— Большое спасибо. А вино у вас нынче какое? Все то же?
— Нет, другое. Но не хуже, может, даже лучше. Букет, в общем, такой же.
— Прекрасно. Тогда, пожалуй, налейте-ка нам… бутылки четыре, ну да, четыре — на утро хватит.
— Как прикажете.
— Что? Четыре бутылки? Да ты с ума сошел, Себас. Куда столько? Вы все сразу захмелеете.
— Ерунда! И не почувствуем.
— Ну ладно, ты, допустим, будешь остерегаться и не наберешься, верно? Но вы все разгорячитесь, кое-кто и руки начнет распускать, глядишь, благословенное винцо испортит праздник, а нам черт знает как хочется, чтоб он удался.