Харбин. Книга 1. Путь
Шрифт:
– И тоже досталось?!
– А как без этого? – Он поёрзал. – Тут дела посерьёзнее начались, уже с полицией. Студентам опять ничего, а я сирота сирый, кто защитит? Тётки мои ничего и слышать не хотели! Им про меня, тогдашнего, что тюрьма, что каторга. Однако вовремя одумался! Присмирел, стал учиться, сам, по книжкам, благо их в профессорских квартирах было без счёту. Они же иной раз, видя мою любознательность, помогали, профессора, и советом, и задачки помогали решать, сами их ставили. Их дети меня чурались, мол, прислуга, а студенты много помогали! Но самое-то главное, уж не помню, кто это был, помню только, что приват-доцент! Имя-отчество помню, Алексей… как его?
– Не важно! Я с ним не знаком, – «помог» Александр Петрович.
– В карты они играли! Много играли, серьёзно, а я рядом был, сукно протирал, колоды мешал и наблюдал. Много наблюдал. Вот кое-чему и выучился, и в винт, и в покер, и в преферанс. Так иной раз, когда компания не складывалась, и меня за стол сажали, не в «коммерческую», с меня что же было взять! Они это называли «свидетелем»! Однако выучился я, надо сказать, изрядно!
Александр Петрович внимательно слушал Тельнова.
– Это я заметил! Вы ловко и тасовали, и сдавали, за вашими руками было не уследить!
– Это не самое сложное…
– А что же?
– Самое сложное – удержаться от игры!
– Не совсем понимаю. – Александр Петрович увидел, что Сашик повернулся на бок и раскрылся, он прикрыл его одеялом, и несколько секунд они молча ждали. – Что же в игре плохого, все играют! И время проведёшь, и гимнастика для ума!
– Согласен! – Тельнов развёл руками. – Самое плохое то, Александр Петрович, что – азарт!
Адельберг снова удивился:
– Зачем же тогда садиться за стол, если нет азарта? – Он видел, что Тельнов хочет что-то рассказать, но что-то ему мешает, и решил помочь. – Наверное, Кузьма Ильич, вы Достоевского излишне перечитали или Сухово-Кобылина!
Тельнов помолчал, потом вышел из детской и через пять минут вернулся, неся в руках старый, с потертыми углами, хорошо знакомый Александру Петровичу кожаный футляр для пенсне.
– Вот всё, что от него осталось!
– От Достоевского или Сухово-Кобылина? – пошутил Александр Петрович.
– От старшего нашей телеграфной команды, поручика Новожилова, вечная ему память.
Такой неожиданный ответ смутил, и Александр Петрович решил потерпеть с расспросами.
– Извините, я не знал!
– Это было в шестнадцатом. – Тельнов не стал дожидаться вопросов и медленно и задумчиво начал рассказывать. – Наша команда, которая состояла при штабе дивизии, располагалась в четвертой линии окопов. Это было поздней осенью, как я уже сказал, шестнадцатого года; мы стояли тогда почти без боёв. Немец был через речку, неширокую в нашем месте, но после дождей она разлилась и превратилась в сущее болото. То есть она и осталась неширокой, но поднялась, затопила окрестности и дней десять потом стояла болотом. Мы никуда не двигались, ждали, когда подсохнет или замёрзнет, и только постреливали. А со временем и это надоело! Иногда подолгу молчали. Немцы каждую ночь осветительными ракетами баловались, от пластунов от наших, – они одни только ходили, туда-сюда, правильно сказать – плавали. Ну тут, конечно, все и затосковали. Сами помните, когда бои – страшно, а когда затишье – скучно! Хоть пей! Но у нас с этим было строго, начальник полка расстрелял двоих, которые у местного населения самогон таскали… И что было делать в такой обстановке? Как прикажете время коротать? Ну и засели мы за ломберный, с позволения сказать, стол!
Тельнов старался говорить тихо и оглядывался на спящего Сашика.
– Новожилов сначала не хотел, уклонялся, я, говорит, лучше книжку почитаю или жене письмо напишу. А она у него красавица, и сам он из тверских дворян. Женился до того за месяц, в отпуске был по ранению.
Тельнов тихо, опять-таки оглядываясь на Сашика, кашлянул в кулак:
– Отказывался, значит! Ну он начальник, его не заставишь! А мы сели играть, да так азартно! Господи, прости! – Он истово перекрестился. – Землянка одна, большая, нас пятеро: я, трое унтер-офицеров, и он – главный! Мы за столом, а он рядом, на своей кровати, когда не в штабе! И на что только мы не играли! И кому петухом кричать, и кому под столом сидеть, и у кого револьвер точнее, и у кого сабля острее! Но только не на деньги! Это он строго запретил! Но, тихонечко, мы и на деньги перекидывались. Девать их было всё равно некуда! На третий день, смотрим, поглядывает он, то в книжку, то на нас, но больше в книжку, а по секрету – на нас. А мы и виду не подаём, что заметили его любопытство, знали, что очень мастерски он играл и в винт и в преферанс. За это и пострадал, ещё до ранения. Сам он ничего не рассказывал, да разве же утаишь? Тем более от штабных! Карточку показывал, после венчания. Супруга, молодая, чудо как хороша! На карточке! Он её был старше, лет на двадцать. Сам в орденах, рука на перевязи. При нас ходил с одним Георгием солдатским, а тут! Мы даже удивились! Орденов – целый иконостас. Говорили, что беспримерной храбрости был человек. Но только за карточное пристрастие его в следующие чины не производили. Поэтому, мол, и запретил себе «талью» гнуть. Ну а мы – знай своё!
Тельнов говорил, Александр Петрович слушал и иногда поглядывал на него и в один момент увидел, что старик как-то странно перебирает пальцами, как будто бы цигарку скручивает.
«Ни разу не видел его с табаком», – подумал он, но решил не перебивать.
– Так вот, – продолжал Тельнов. – Один день играем, другой, а мне карта ложится, как будто её кто-то специально подмешивает! Ну и партнеры у меня не очень, то есть я в полном фаворе. И видимо, заело его, нашего поручика. На третий день, я как сейчас помню, погода стояла мерзкая, на небе ни облачка, солнце как гвоздями прибили, висит и висит, за горизонт не садится… И ветер, северо-восточный, ледяной. И такой сильный, что носа не высунешь, прямо как здесь, в Маньчжурии вашей! Вот! И дует, и дует. Дожди кончились, все ждали, что подморозит, а он, ветер, только тянет, да насквозь! Никакая шинель не спасает, хорошо, наши солдатики печку хорошую смастерили. Помнится, до этого несколько ночей немцы что-то стучали, прямо все ночи напролёт, а ракеты свои перестали пускать. Помню также, что наше начальство велело пластунам выяснить, что это там немцы стучат. Пластуны в дозоры, но ночи оказались светлые – и звёзды, и луна. Днём солнце, и ночью – почти как днём. Так ничего и не увидели, через речку не перебраться, всё видно как на ладони. А мне уже стало надоедать, сами знаете, когда достойного партнера нет, то оно вроде как и скучно…
Тельнов перестал крутить пальцами и поднял глаза на Александра Петровича:
– Короче говоря, подсел-таки к нам Новожилов! Вы, говорит, прапорщик, по-моему, меры не знаете! Это он пошутил, что мне карта идёт! Ну и, само собой, извинился! Давайте, говорит, по маленькой сыграем, но, говорит, не в коммерческую! А мы уже и готовы были, видели, что его азарт гложет. Поинтересовались, мол, на что? А, говорит, кто проиграет, пусть за шнапсом сходит, к немцам, ночью. Мы удивились. Конечно, понятно было, знаете ли, что, если ему не пофартит, под стол он не полезет и петухом при нас кричать тоже не станет, а деньги, всё жалованье, незадолго до этого супруге переправил! Мы его отговаривать, а он в азарт уже вошёл. И всё надо мной подшучивает, что, мол, руки у меня ласковые и карты их любят, мол, мне бояться нечего. Я, конечно, на его намеки не реагирую, но обидно, знаете ли. Шулерству меня московские профессора не учили. Ну тогда я его спрашиваю, а на чём же на тот берег? Он отвечает, что знает, где пластуны свои челны держат. Челны лёгкие, тонкие, потому что долблёные, и один человек вполне может дотащить до воды. Вот такое Новожилов сделал нам предложение. Я подумал только, что сам-то я в проигрыше не останусь, карта со мной дружила, он, по всей видимости, тоже в себе уверен. А это что значит? Что если ни я, ни он в проигрыше не останемся, то на тот берег плыть другим? Пока мы думали, те трое отказались играть, им это было ни к чему, и остались мы вдвоём. Гляжу, он на меня смотрит! Я, Александр Петрович, был тоже неробкого десятка, ходил с пластунами за немецкие окопы, и их аппараты доставали, и за шифрами гонялись, да и крепкий я был, несмотря на то что на пятый десяток… Ну и решился на «гусарика»! То есть вдвоём.
Александр Петрович знал, что такое «гусарик», и кивнул, прося Тельнова продолжать рассказ.
– Про игру рассказывать не стану. Только скажу, что карта выпадала нам поровну, то я играю, то он. Я его опередил и закрылся на два или три очка, и притом на распасах, это его особенно обидело, и он засобирался. Мы его стали отговаривать, и тогда он предложил ещё одну партию, но тут уже я отказался наотрез. Дело в том, что, по его условиям, если игрок проигрывает дважды, он приносит не шнапс, а офицерский коньяк, то есть, знаете ли, надо переползти через две, а то и через три линии окопов, а это почти что верная смерть. И знаете ли, я заметил его одну особенность он, когда в раж входит, вроде как перестаёт правильно считать, поэтому на распасах я у него почти всегда и выигрывал. Вот так! Поэтому я и отказался. Проигрывать специально мне резона не было, а посылать его в третью линию окопов… это для меня было слишком.
Тельнов рассказывал ставшим сиплым от шёпота голосом, и Александр Петрович заметил, что к концу своего повествования старик начал сильно волноваться. Но он решил его не перебивать и дослушать до конца.
– Засобирался он! Оделся в солдатскую шинель, взял револьвер и две гранаты, сменил свою офицерскую фуражку на солдатскую папаху и, уже когда из землянки вышли, пошарил по карманам и вытащил вот этот футляр и передал мне…
Кузьма Ильич положил футляр на открытую ладонь.
– …Пенсне он оставил на столе, а футляр отдал мне… Вот так он у меня и оказался. Я про него только потом вспомнил.