Харбин. Книга 1. Путь
Шрифт:
Он сразу узнал: «Слитки! Царские слитки из казны».
На секунду, проблеском памяти, он вспомнил те несколько дней, которые провёл в вокзальной каталажке под арестом у чехов. «Интересно, у кого растащили, у чехов, у чекистов или уже у японцев», – думал Адельберг, глядя на мерцающие слитки. Он присел на борт ульмаги и почувствовал, что так неожиданно прожитый день подошёл к концу и стал наваливаться свинцовой усталостью.
Адельберг вернулся к костру, рядом в мерцающих бликах неподвижно лежал Антошка. Он прислушался – китаец дышал ровно: «Слава богу! Спит! Значит, пока не умер!» Александр Петрович расшевелил костер, подбросил сухих веток и поставил на огонь посудину с китайским чаем; огонь быстро взялся и ярко осветил пространство под кустами.
Повязка на животе Антошки набухла чёрной кровью.
«Странно, почему он не просит пить. При таких ранах в живот человек не может так спокойно спать и не просить пить. Наверное, в этом китайском «чае» что-то есть такое, особенное». Он достал из сумки свою кружку, зачерпнул чай и понюхал, – от него немного отдавало сырой землей – это был знакомый запах женьшеня с примесью ещё каких-то трав. Он попробовал – жидкость была густой, горьковатой и терпкой.
«Да! Если бы рана была другая, можно было бы на что-то надеяться!»
Александр Петрович капнул несколько капель на губы китайцу, тот приоткрыл рот и слизнул их.
С того момента, когда он утром покинул лагерь, прошёл день. Уже была тёмная ночь, и от берега легко тянуло прохладой. От голода у Адельберга засосало под ложечкой. «Мяса набили много, а есть нечего», – подумал он. За день он настолько устал, что о еде мог только думать; он достал фляжку, плеснул из неё в кружку с остатками ещё теплого «чая» немного коньяку, медленно выпил тёмную, почти чёрную в свете костерка жидкость и закурил. Через несколько секунд смешанный с китайским «чаем» коньяк тёплой волной стал разливаться по телу.
«Благо есть мир или наоборот! Хотя всего лишь несколько часов назад здесь была война».
Тепло разливалось, и неожиданно он почувствовал, как стали неметь руки и ноги. Он не мог ими пошевелить, отвалился навзничь и стал открытыми глазами смотреть на нижние ветки высоких кустов, которые раскинулись над ним, как шатёр. На листьях мерцающим светом отблёскивал догорающий костёр; мозг следом за телом тоже начал наливаться теплом.
«Странный этот чай, китайский!»
В его глазах ветки, листья и блики стали сливаться в мерцающее марево, которое переливалось, то темнея, то светлея; отблески костра превращались в красные пятна, потом они становились жёлтыми, потом зелёными или ярко-синими и снова красными; появлялись и растворялись странные, как бы оживающие очертания, в которых Адельберг начал различать неясные человеческие фигуры, они тоже переливались, будто отражались в текущей воде.
Вдруг перед его глазами вспыхнула яркая светящаяся точка, которая, как шаровая молния, стала блуждать и приближаться, оставляя за собой тянущийся свет. Адельберг попытался сощуриться, но это у него не получилось. Точка увеличилась в размерах и превратилась в огромный череп с развевающимися, сияющими красными волосами; череп медленно летал в красном мареве, в котором постепенно начала проявляться, как на фотографической карточке, громадная чёрная фигура человека-памятника на большом круглом постаменте, стоящем на округлой возвышенности. Череп сел на плечи памятника и стал его головой.
Адельберг не мог пошевелиться; он смотрел на переливающееся марево, и ему казалось, что он видит квадратную городскую площадь, окружённую каре больших зданий. Одно из зданий за спиной у памятника было жёлтое, ближе к охре, с полуциркульными парными окнами на третьем и четвёртом этажах и острыми башенками рядом с круглыми часами на фронтоне плоской крыши. Чёрная фигура памятника с огненной головой-черепом стала уменьшаться ростом, потом зашевелилась и, опираясь руками о постамент, начала слезать вниз. Потом она пошла по площади, освещая её красным сиянием волос. Она шла, не касаясь мостовой, и Адельберг видел, как она шагала ногами по воздуху.
Потом она бесшумно взорвалась и растворилась.
С чёрного неба с мерцающими звездами, будто бы над ним не было кроны кустов, на него немигающим взглядом смотрела косматая старуха. В руках она держала двух маленьких неподвижных человечков в мундирах с офицерскими погонами. В одном из них он узнал Николая Байкова, в другом – себя. Их головы поникли, и руки свисали вдоль туловищ.
«Совсем как повешенные!» – подумал Александр Петрович.
Он ощущал себя абсолютно бездвижным и даже не пытался чем-то пошевелить, но его ум был ясный и прозрачный, и он всё видел и всё понимал.
«Эта старуха!!! Это же карпатская ведьма! Но почему она такая раскосая, почему она похожа на гольдскую шаманку? Или китайскую гадалку?»
Он увидел, как старуха поднесла фигурки ко рту.
«Сожрёт?!»
Она заглянула в глаза Адельбергу и, не разжимая губ, произнесла:
– Я могла сказать правду только одному из вас. Одному москалю. Поэтому ты подвернул ногу! – Потом она посмотрела на фигурки, зажатые у неё в кулаках, дохнула на них, и фигурки бесшумно растаяли.
Потом Адельберг увидел, как прямо на него быстро и бесшумно надвигается странный поезд. У поезда не было паровоза, но он мчался и глядел квадратными глазами окон, в кабине сидели два машиниста. Такого поезда он никогда не видел: вагоны были ярко-синие и сверкали прозрачными стёклами, за которыми плотно стояли люди. Сам он будто бы стоял на платформе в ярко освещенном тоннеле. Рядом толпа – большая толпа. Поезд остановился, бесшумно раздвинулись двери вагонов, и толпа заколыхалась; люди из вагонов вышли на платформу, а другие, которые были на платформе, зашли в вагоны.
Он увидел маленького мальчика, и ему показалось, что это его сын. Странно, – все были одеты в тёплые пальто и шапки, а мальчик был в матроске и коротких штанишках. Мальчик вёл себя совсем как взрослый и, кроме одежды, ничем от них не отличался. С толпой он вошёл в вагон, взялся взрослой рукой за поручень, вынул и надел очки, достал газету и стал спокойно читать.
«Сашик! Но почему у него седые волосы и такой взрослый взгляд?»
У него на глазах Сашик превратился в пожилого мужчину в пальто и в шапке, но в лице сохранились детские черты.
Сашик стоял, покачивался в такт двигающемуся вагону, потом пальцем свободной руки опустил очки на самый кончик носа и внимательно, не мигая, посмотрел в глаза Адельбергу.
«Печаль! Откуда такая печаль? – подумал Александр Петрович. – Но это он!»
Внезапно картинку унесло цветным вихрем, и наступила полная темнота и тишина.
В чёрном небе без звезд вдруг появились щербатые дощечки с ликами, потом в грубом рубище – маленький, с мизинец, – Колчак, потом с чёрными усами, косматый Тельнов; Одигитрия – с лицом Анны и младенцем сыном на руках, а над ними смеялся пустыми глазницами красный череп. Потом Адельберг увидел дощатое дно лодки – гольдской ульмаги, скомканную мокрую рыбацкую сеть с перышками зеленых водорослей, рядом волчком вращалась граната уже без кольца; она вращалась долго, сейчас она должна остановиться, но она вращалась, вот она уже должна остановиться, но она вращалась…