Харбин
Шрифт:
Александр Петрович почувствовал, как затекают ноги, хотел встать, но не встал.
– Хорошо, забирайте, но только скажите, с чего вы взяли, что мой сын работает, как вы изволили выразиться, на красных?
Лычёв отошёл от двери, взял перевёрнутый стул, поставил его на ножки и сел.
– И вы садитесь, разговор может быть долгим, потом ног не распрямите!
– Ничего, мне так удобно, а если вы действительно что-то знаете, не тяните, скажите коротко, – спокойно сказал Адельберг и опёрся рукой о серые неструганые
– Коротко так коротко! Мы с Сорокиным, известным вам… – стал врать Лычёв, впрочем не слишком сильно, потому что на днях Сорокин при нём просто обмолвился, что среди упоминаемых «Отчизной» фамилий известных людей в ЯВМ, жандармерии и БРЭМ присутствуют далеко не все; и тогда Лычёв попросил у Номуры материалы по нескольким наиболее острым передачам и вместе с Дорой внимательно их перечёл. – Так вот, мы с Сорокиным пришли к выводу, что ваша фамилия, и, наверное, это неспроста, никогда не упоминалась в передачах этой так называемой «Отчизны»! Не можете ли вы мне это объяснить?
– Не могу, но, впрочем, вы ведь пришли не за этим?
– Да!
– Хорошо! – сказал Адельберг, поднял крышку, достал верхний мешок с монетами и протянул его Лычёву.
– Кидайте!
Адельберг пожал плечами, мол, воля ваша, и кинул.
Тяжёлый мешок не долетел и брякнулся на доски, Лычёв пододвинул его ногой, положил на колени и стал развязывать.
В словах атамана Адельберг услышал то, что в последнее время не давало ему покоя. Он понял, что атаман хотя всё это и выдумал для шантажа, но случайно набрёл на правду о том, что его Сашик служит Советам. Про себя он так просто и сказал – «служит».
«Ладно, с сыном я разберусь!»
Он поднял нижний мешок, увидел, как Лычёв достал револьвер, а мешок с монетами опустил на пол рядом с ногой.
– Давайте! Что вы копаетесь, ведь простая задача! – сказал Лычёв грубо и взвёл курок. – Сволочь паркетная!
«А тебя, хорунжего, кто произвёл в генералы? Есаул Семёнов?» – со злостью мелькнуло в голове Адельберга.
Он медленно распрямил затёкшие ноги и встал.
– Так берите! Раз пришли!
Лычёв переложил револьвер из правой руки в левую, навёл его на Адельберга и стал вставать со стула.
«Только бы Сашик успел на поезд!» – подумал Александр Петрович и бросил мешок Лычёву на колени и следом гранату.
Взрывная волна отбросила его к двери, а Лычёву осколок пробил глаз и застрял в мозгу; разлетевшиеся остальные осколки разбили стекла в серванте, порезали шёлк на стульях, выбили окно и ранили Адельберга.
Через полчаса, не дождавшись атамана в катере речной полиции, Дора Михайловна пошла к даче. Дачный дом был закрыт на замок, и она увидела, что в службе на одной петле болтается открытая дверь, и вошла туда.
На стуле с опущенной головой сидел посеревший атаман Лычёв, а около стены ещё шевелился раненый Адельберг. Она подняла из-под стула револьвер Лычёва и выстрелила в Адельберга: «Чтоб не мучился! Вот такая у военных военная смерть, – и ещё умом опытной красивой женщины она подумала: – А жалко, живыми эти двое престарелых мужчин смотрелись лучше!»
Она собрала недалеко разлетевшиеся монеты и золото, всё сложила в портфель Адельберга и пошла к катеру.
«Один чёрт, китайцы ничего не поймут в наших русских делах!»
Когда катер причалил к набережной, Дора Михайловна пересела в машину жандармерии, в управление её пропустили, она зашла в кабинет Номуры и уронила тяжёлый портфель в кресло.
– Не по годам мне такое носить!
– Куда теперь? – спросил Номура.
– К себе, в душ, и отдохнуть.
– А это?
– Сам решай!
– Здесь пока оставрю, пусть пока порежит!
– Оставряй, пусть режит! – передразнила его Дора Михайловна.
– А те?
Дора перекрестилась:
– Храни, Господь, их души!
Когда Дора Михайловна ушла, Номура спрятал портфель в сейф и вызвал дежурного.
– Вот смотри, вот здесь, рядом с протокой, находится дача. – Номура показал на карте и уточнил на схеме, которую ему помогла нарисовать Дора. – Возьми наш катер, я распорядился, два-три человека, и идите туда. Там лежат два трупа, приведите в порядок помещение, а трупы зароете под берегом, так чтобы весной, когда вода в Сунгари поднимется, их унесло течением, понял?
– Понял!
– Иди! Стой! Сколько у нас ночных арестованных, пять, шесть?
– Пять с половиной!
Номура удивился.
– Одна – женщина.
– Русская?
– Да!
– Тогда шесть – русская женщина тоже человек. Всех в 731-й!
Дежурный непонимающе посмотрел на Номуру.
– Камеры откроют, я с Асакусой договорюсь! И пусть сознаются! Всех в одну, и ни воды, ни еды, и горшка не давать, раз слушали, теперь пусть вспоминают. Завтра я сам туда подъеду. Иди!
Дежурный поёжился и вышел.
Сашик сидел в конторе, нервничал, выглядывал в окно и вдруг увидел, что появился Ванятка. Японцы толком не работали уже несколько дней, тревожно между собой перешёптывались, делали это очень осторожно и тихо, чтобы Сашик их не слышал, а он и не слушал, а начальники и вовсе перестали ходить по кабинетам со своими проверками.
Была середина дня, но Сашик сложил документы, выставил арифмометр на нули, сказал всем:
– Саёнара! – и вышел.
На конспиративной квартире его ждал Степан.
– Что-то уже удалось выяснить?
– Нет! Была облава, я там был рано утром, всё перекрыто.
– Вот как! А что?.. Кто проводил облаву?
– Жандармерия и полиция, я видел, в машине Константина Номуры!
– Переводчик жандармерии?
– Он только числится переводчиком, на самом деле он жандармерией руководит… давно, ещё до прихода японцев…