Харон обратно не перевозит
Шрифт:
– Ты ошиблась, девочка, - сказал Григ.
– Женщины любят мягких и добрых. Опомнись, пока не поздно.
– Дурачок, - она прижалась к нему, обняв рукой за шею, уткнулась носом в плечо.
– Откуда у тебя эти шрамы?
– услышал он ее голос.
Григ смотрел на ее ладошку, легко касающуюся его груди. Он помнил биографию каждого, особенно четко того, который она трогала пальцем, но говорить о них не хотел. Лишь непосвященному шрамы рассказывали о безудержной смелости и отчаянной доблести. Те, чья кожа была исполосована рубцами, знали, что практически все они -
Он чувствовал себя так же, как, наверное, чувствовал бы себя солдат, приехавший в отпуск и безмолвно сидящий за столом, за которым набежавшие соседи и родные жадно ждут рассказов о героических подвигах. А он мог рассказать только то, что видел сам, но в этом не было ничего героического, а была кровь, грязь, ненависть и сумасшедшее желание выжить. Он вспомнил бесконечные заброски, синие, красные и желтые солнца, лупящие сквозь исцарапанный пластик светофильтров, и останки Поисковиков, размазанные изнутри по пробитым метеоритами скафандрам или переваренные в кашу агрессивной биосредой, проникающей сквозь любые защитные поля. Это были жестокие миры, и всех, кто прошел через них и не погиб, они делали похожими на себя.
О чем он мог рассказать? О полетах, сплошь состоящих из головной боли экстренных пробуждений? О постоянно выходящей из строя аппаратуре и потной духоте тесных, неуютных форпостов? О том, как сходили с круга самые выносливые и ломались, не выдержав, самые сильные? Даже думать об этом было тошно - не то, что говорить.
– Не знаю, - сказал он вслух.
– Разное было.
Чака поняла его по-своему и обиженно сжала губы.
– Я, наверное, ужасно глупая, - сказала она, помолчав.
– Я люблю тебя, - сказал Григ, чувствуя, как обмирает все внутри от этой правды.
– Ты даже не догадываешься, как давно я тебя люблю.
Ее длинные тонкие пальцы медленно скользнули по его шее, вычертили замысловатую виньетку на плече, мягко сжали предплечье, и Григ почувствовал, как перехватило у нет от этой нежности горло и как отозвалось на нее судорожным стоном давно забывшее о ласке тело.
– Григ, - она прижалась к его груди.
– А тебе там было страшно?
– Страшно?
– переспросил он.
– Да, пожалуй. Конечно, было.
– А ты не боялся умереть?
– Умереть?
– Григ задумался.
– Да нет, наверное, - сказал он.
– Об этом просто не думаешь. Там вообще бояться некогда И потом, знаешь, так даже лучше, когда это происходит в деле или в бою. В постели умирать хуже. Неопрятно как-то, да и родные тут же... А там сразу.
– И с мечом в руке, - со странной усмешкой сказала Чака.
Григ пожал плечами.
– Что ж, - сказал он, - тогда тебя, по крайней мере, ждет Валгалла. Брось, Чака! Я не рисуюсь. Тем более сейчас, когда все мы под Богом...
– Господи!
– встрепенулась Чака.
– А где же ребята? Мы совсем о них забили. Как они там?
Там все было в порядке. Группа уже подъезжала к переправе через Пахру, и до встречи с погоней у нее еще было по расчетам верных полчаса.
– Мы их встретим на том берегу, - сказал Старик, - иначе нельзя. Они же не знают дорог. Мало ли, как они поедут. Где их потом ловить?
– На берегу? Прямо возле переправы?
– Да. Мы будем поить лошадей. А увидев стрельцов, в панике бросимся седлать. Я думаю, Лопух не промедлит ни секунды, тем более, что тут мелко. Так что разрыв окажется минимальным. Они не отстанут и не потеряют нас. Выглядеть все это будет естественно. А если они нас догонят, накидаем "чечевицы". У нас есть.
– Хорошо. Делайте, как решили. И пусть с момента появления стрельцов будет постоянная связь.
– Конечно.
– Ну, удачи вам.
– И вам.
– Ка эс, - сказал Григ, отключаясь.
– Слышала?
– обратился он к Чаке.
– Пора и нам за дело.
– Боюсь я за них, - прошептала Чака.
– Не бойся, - сказал Григ.
– Они не пропадут. В конце концов, у них есть Мистер Томпсон. Пошли что ли?
– он протянул руку.
– Пошли, - тихо ответила Чака, и Григ понял, что ей и в самом деле страшно.
– Не переживай, - сказал он.
– Все будет хорошо. Вот увидишь.
– Ты так уверен... Почему ты так уверен? Ты не думаешь, что все может сорваться?
– Может, - кивнул Григ.
– Всегда что-нибудь может сорваться. Не думать об этом нельзя. Просто кроме того, что думать, надо еще и быть готовым действовать. Что бы ни случилось, ты должен всегда быть готов действовать.
– И что, это спасет от поражения?
– Да. Если ты будешь все время действовать. Тебя могут свалить, но ты должен попытаться встать. Ты можешь потерять сознание, но, придя в себя, ты снова должен драться. Драться, сколько есть сил. И тогда ты победишь. Только нельзя переставать драться.
– Драться?
– Драться, драться. Что б мы ни делали, это бой. А в бою нельзя думать, что ты проиграешь.
– И мы найдем тех, кого ищем?
– Обязательно. Не сегодня, так завтра. Не сейчас, так в следующий раз. Лучше, конечно, в этот раз и сегодня. Но если не выйдет, мы продолжим. Я продолжу. Другие продолжат. Мы найдем их. Если будем верить в победу.
– Верить?
– Да. И верить тоже.
Они шли по тропинке, Чака впереди, а он сзади, и солнечные зайчики прыгали с листьев на их плечи, скатывались вниз и взлетали, растворяясь в высокой синеве. Неподвижный, напоенный солнцем воздух впитывал и растворял всю боль и горечь, утишал тревогу, мягко обволакивал, отгораживал стеной от того, что уже происходило за многие километры отсюда, и от того, что должно было скоро произойти совсем рядом, в той мрачной избе, к которой лежал их путь.
– Григ, - вдруг сказала Чака.
– А кем ты был, ну в Десантниках, пилотом?
– И пилотом тоже, - кивнул Григ.
– Всем понемногу. Там не разделяют.
– Но у тебя же есть какой-то доминирующий профиль?
– Профиль?
– переспросил Григ.
– По учебной специальности я астробиолог.
– Он улыбнулся.
– Букашки таракашки. А что?
– Да просто... А тебе что, не нравились твои звезды?
– Почему? Очень нравились.
– А зачем же ты согласился на погружение?