Харон ("Путь войны")
Шрифт:
* * *
– Он держался долго, очень долго, - сказал Томас.
– Но мы все равно узнали все.
– Все?
– внешне Айзек остался все так же сдержан, но Фрикке чувствовал, что внутри профессора бушует ураган страстей - горе, отчаяние, ненависть. И что-то еще, какая-то непонятная нотка... Впрочем, ее расшифровку можно и отложить.
Фрикке отметил про себя, что выбор стратегии был правилен. Броня безразличия, которой Айнштайн закрылся от мира, сломалась. Теперь следовало расширять брешь и переходить к собственно предмету разговора. На мгновение нобиль всех "ягеров"
– Да, все, - подтвердил он.
– Видите ли, мы смогли воспроизвести "Эффект Айнштайна", хотя и несколько иным образом, у нас с самого начала оказалось больше ресурсов и гораздо более значительный масштаб полевых испытаний. Но так же как вы, экспериментаторы споткнулись на энергетическом откате. От американских друзей удалось узнать, что вы в конце концов решили и эту задачу, но здесь заменить ваш гений было уже невозможно. К сожалению, вы попали к нам в не слишком хорошем состоянии и едва не умерли в пути, так что беседу пришлось отложить почти на год, а тем временем моя служба и вся разведка Нации искали подтверждение и хоть какие-то материалы. К счастью, вы рассказали о своем рецепте Проппу. А Пропп, в конце концов, рассказал нам.
– Если он и в самом деле все рассказал, то вы должны были бы знать, что рецепта нет, - усмехнулся Айзек, и те, кто знал профессора ранее, ужаснулись бы тому, сколько злобы и торжествующей ненависти оказалось в его голосе.
– Эффект отката нельзя обойти.
– Ах, профессор, я понимаю, что хорошая мина в такой ситуации - дело чести. Но не в этом случае. Повторю, Пропп рассказал все. Эффект нельзя обойти, но если изменить конфигурацию резонаторов и использовать систему специальных конденсаторов и антенн, его можно безопасно отвести в демпфирующую среду. Вы даже придумали конструкцию, которая будет работать посреди океана, безвредно рассеивая энергетическую отдачу с помощью миллионов кубических километров морской воды.
– Неужели... он... так вам и... и сказал?..
– Айзек выговаривал слова с большими паузами, спотыкаясь на ударениях.
– Да, - Фрикке позволил себе добавить в голос чуточку торжества, самую малость, только чтобы подчеркнуть обреченность любого противодействия.
– Именно так. Мы построим вашу машину сами. Но вы спроектируете систему безопасности.
– Бедный Пропп, - прошептал Айзек, пряча лицо в ладонях, теперь его слова звучали совсем глухо.
– Бедный, бедный Франц...
Томас ждал, спокойно и неподвижно, как каменный идол, у которого в распоряжении вечность. Айнштайн раскачивался, обхватив голову руками, он не плакал, но молчаливое горе казалось страшнее любых рыданий. Фрикке даже засомневался, правильный ли метод выбрал, все-таки сердце ученого было порядком изношено. Но решил, что иной способ не гарантировал успех, в сложившихся обстоятельствах Айнштайна следовало полностью подавить, парализовать волю и показать, что любое сопротивление бесполезно.
– Я ничего не буду делать, - глухо промолвил профессор, сгибаясь, словно от сильной боли в животе.
– Будьте вы прокляты, негодяи, я ничего не сделаю.
– Уверены?
– с почти отеческой заботливостью осведомился Томас.
Айзек не ответил. Фрикке глубоко вздохнул, ощущая чистый лесной воздух, напоенный ароматом свежей листвы. Пришло
Что ж, тем хуже для старого глупца.
– Господин профессор, вы знаете, что изображает этот барельеф?
– неожиданно спросил Томас, указывая на означенный предмет.
– Понятия не имею. Думаю, энтропию искусства, - злобно ответил Айзек, хотя вопрос был явно риторическим.
– О, нет, это, скорее, пример обратного. Здесь воплощена в камне репродукция знаменитой картины Георга Слейтермана фон Лангвейда, под названием "Ordensburg Vogelsang". Она символизирует преемственность поколений и здоровой наследственности. Так же здесь отражен трудовой и боевой дух, многогранный талант гордой и достойной Нации, чей путь к вершинам развития был прерван в начале века общими и чрезвычайными усилиями вырожденцев всего мира. К счастью, прерван лишь на время...
– И зачем все это знать?
– мрачно вопросил Айнштайн.
– Ваши каменные уродцы мне неинтересны.
– Я указал вам на этот символ, чтобы подчеркнуть и проиллюстрировать очень простую мысль. Вы не можете противиться Нации. Вы в любом случае пойдете с нами, вопрос лишь в том, какую цену за это заплатите.
– И что же вы сделаете?
– саркастически вопросил ученый.
– Меня бесполезно пытать, я уже слишком стар и пусть даже ваши мясники подлечили мое сердце, могу умереть от любого сильного переживания. Будете обращать меня в свою больную веру?
– Нет, мы можем заставить вас, оперируя чужим страданием, - заметил Фрикке.
Айнштайн потер лоб, явно размышляя над высказанным.
– У меня не осталось ни родственников, ни друзей, - произнес он после раздумья.
– Вы позаботились об этом.
– Посторонние?
– предположил Томас.
– Скажем, дети?
На этот раз Айзек думал дольше.
– Увы вам. Я математик, и потому для меня часть всегда меньше целого. Я не знаю, для чего вам нужен мой эффект, но в любом случае вы обратите его во зло. Я не отдам вам мое детище. Будете расчленять передо мной младенцев? Думаете, это зрелище способно добавить мне душевного покоя?
– У вас действительно нет близких людей, - рассуждал вслух Фрикке, добросовестно перечисляя и упорядочивая аргументы Айзека.
– Вы достаточно хладнокровны и научны, чтобы отстраненно подсчитывать возможный баланс будущих жертв. А от любого серьезного воздействия, физического или морального, вы всегда можете укрыться в спасительной смерти. По крайней мере, до тех пор, пока мы не освоим пересадку сердца. Все верно?
– Да. Вы сумели заполучить меня, вы украли мои идеи, но без самого главного - системы компенсации - "эффект" бесполезен. Все мои тайны здесь, - Айзек коснулся пальцем виска.
– Но для вас они все равно, что на Луне. Вы бессильны.
Томас почти с жалостью взглянул на профессора, переживающего мгновение торжества. Айнштайн был искренне уверен, что возраст и изношенное сердце надежно прикрывают его от любых понуждений. Нобиль "ягеров" чувствовал почти что жалость к несчастному старику, который по собственному неразумию отринул все блага, которые гарантировало ему происхождение и милость отцов Нации. Сколько времени упущено, сколько полезного не сделано. Ученый мог сказочно обогатить мир своими открытиями. Мог обрести подлинное бессмертие в благодарной памяти тех, кто в силу происхождения и живого, гибкого ума способен в полной мере оценить величие его гения.