Хазария
Шрифт:
Только теперь Гарольд заметил стоявших на коленях в красном углу двух греческих духовников, одним из которых был отец Алексис. Лица его Гарольд не видел, но во всей обычно величественной фигуре ощущался глубочайший испуг.
– Или у тебя две головы на плечах, – продолжала греметь княгиня, – одну срубят, так не жаль – другая останется? Ещё чуток – и разворотили бы терем, по брёвнышку разнесли!
Свенельдич молчал, зная, что Ольге надо дать время излить гнев.
– Немедля схватить всех зачинщиков, завтра прилюдно на Торжище выпороть
Гарольд снова поклонился и быстро вышел.
Греческие духовники, несколько успокоенные защитой, обретённой в княжеском тереме, и чёткими деловыми распоряжениями Ольги, по её приглашению подсели к столу. Несколько глотков доброго греческого вина приятным теплом растеклись по телу.
– Скажи, Софроний, там, в переулке, когда нам преградили путь, слова, что ты изрёк с такою силой, мало походили на христианскую молитву, что это было? – Священник впервые посмотрел внимательно на своего доселе незаметного охоронца.
– Святой отец, чтобы побеждать поганых язычников, одной христианской благодетели мало, необходимо их оружием пользоваться уметь… – тихо ответствовал Софроний.
– Хм, неужто теперь в наших монастырях иноков обучают… – с сомнением начал священник.
– Нет, святой отец, ты сам только что ощутил, сколь опасно пребывание в сей дикой стране, потому я прошёл специальное обучение у последователей египетских жрецов, – всё так же тихо, не поднимая глаз, произнёс охоронец.
– Выходит, я за своё сегодняшнее спасение, – растерянно произнёс епископ, – должен благодарить языческих жрецов?
– Святую церковь, отче, что соизволением божьим, предвидя грядущую опасность, отправила меня на обучение к ним, – твёрдо и чётко произнёс Софроний.
И Алексис, уловив это, вдруг подумал, что молчаливый исполнительный охоронец и личный помощник столь же чётко и невозмутимо блюдёт неусыпным оком все его самые тайные дела и исправно докладывает о них, возможно, самому патриарху.
Славомир с самого начала беспорядков находился со своими придворными стражниками у запасных выходов, защищая княжеский терем. Он видел, как Ольгин духовник с охоронцем успели ускользнуть из-под носа разгневанных киян и укрылись в тереме.
Когда негодующая толпа стала стучать в ворота и требовать выдачи Алексиса и Софрония, Славомир поймал себя на мысли, что с удовольствием отдал бы киянам греческих духовников, которых он по долгу службы вынужден защищать.
Увещевая стучавших в ворота разойтись по-хорошему, Славомир видел, что ещё немного – и придётся отдавать приказание применить силу, чего ему очень не хотелось. Появление Гарольда с воями было как нельзя кстати.
Из отворённого окна Славомир слышал обрывки жёсткого разговора княгини со Свенельдичем.
Когда хмурый и красный от Ольгиной «припарки» Гарольд торопливо вышел из терема, он тут же напустился на своих сотников, отчитывая их так же, как несколькими минутами раньше княгиня распекала его самого.
Уже вскочив в седло, он закончил резко, с нажимом, как мечом рубанул:
– Зачинщика смуты волхва Избора сыскать и ко мне доставить, да глядите, из града не упустите, не то ищи потом ветра в поле…
Он стеганул коня плетью по сытому крупу и умчался к Торжищу. Остальные растеклись по граду исполнять приказ начальника.
У ворот осталась только одна сотня, которой велено было, в случае чего, оказывать подмогу теремной страже.
Седоусый варяг-сотник махнул рукой:
– Э, волхва искать – пустое дело. Оборотится в камень или дерево, проскачешь мимо – и не заметишь…
– Говорят, Избора на Подол позвали, не то к златокузнецу, не то к оружейнику какому-то дитя лечить. Ежели сейчас нагрянуть, так, может, и достанем? – возбуждённо заговорил подвижный рыжеусый десятник, оглядываясь на сотника, как бы ища его поддержки и одобрения.
– Пустое, – вновь повторил старый сотник. – Во-первых, нам велено тут быть, а не Подолом рыскать, а во-вторых, подумай, кто ж тебе волхва выдаст, коли он твоё дитя лечит…
Ещё немного постояв с дружинниками, Славомир вернулся к терему. Из окна гридницы доносилась взволнованная речь Алексиса, на высоких тонах живописующего момент бегства от обозлённых киян.
«А ведь это из-за него и других христианских служителей мы с Кандыбой стали врагами, – пронеслось в голове Славомира. – Да и между княгиней и Святославом они борозду разделения роют…»
Охоронец ещё раз искренне пожалел, что вертлявый византийский духовник с приспешником ускользнули от разгневанного люда. «Ух, отродье чёрное!» – в сердцах выругался про себя Славомир. Затем, чуть постояв и о чём-то подумав, он решительно зашагал в сторону хозяйственного подворья.
Когда выводил коня через небольшую калитку чёрного хода, строго взглянул на молодого старательного охоронца и предупредил:
– Я соседние улицы с той стороны объеду, проверю, всё ли в порядке. А ты гляди в оба, кроме меня через эту калитку никого не впускай и не выпускай. Вернусь – постучу вот так. – Он несколько раз стукнул по калитке резной рукоятью плётки.
Выйдя на тихий переулок у оврага, поросшего непроходимым верболозом, Славомир огляделся, вскочил в седло и медленно поехал прочь. Когда переулок свернул влево, охоронец, вновь убедившись, что за ним не следят, пришпорил коня.
На Подоле он остановился у дома скорняка Комеля. Тот был во дворе. С годами участник ледовых побоищ ещё более заматерел, приосанился, в висках засеребрилась седина.
– Эге, брат Комель, ты совсем стал одинаков, что в длин, что в ширь! – засмеялся охоронец, с удовольствием пожимая железную десницу скорняка.