Хедлайнеры
Шрифт:
Редкий случай, когда тандему Лагутенко—Бурлаков удалось “уломать” певицу, произошел во время песни “Земфира”. Илья предложил вместо барабанов записать смягченный ритм-бокс, а вместо баса – контрабас, на котором сыграет Цалер. И – о, чудо! – Земфира согласилась.
“У нас не было контрабаса, но мы вспомнили, что рядом есть симфонический зал, – рассказывает Земфира. – Мы пошли туда, стырили контрабас, быстро на нем сыграли и быстро вернули. Никто ничего не заметил”.
Когда все инструментальные партии были записаны, “Тролли” покинули “Мосфильм” и отправились на гастроли в Прибалтику.
Земфира осталась в студии вместе с уфимскими музыкантами и
Цалер молчал. Лагутенко задумчиво смотрел в темное окно. За окном стояла черная, как Африканский континент, подмосковная ночь. Что там Илье удалось разглядеть, было неясно…
Поскольку в последний день сессии меня в студии не было, я не знаю подробностей. Доподлинно известно только одно – на каких-то нечеловеческих сверхусилиях Земфира умудрилась все вокальные партии записать. Как именно ей это удалось – непонятно.
“Я даже не сразу поняла, куда полезла”, – признавалась впоследствии Земфира, но спустя несколько дней после сессии была уже куда менее политкорректна. “Суки, они хотели, чтобы я за один день записала весь вокал”, – жаловалась Земфира в приватной беседе знакомым питерским журналисткам, которые полгода назад передали ее кассету Бурлакову.
Дело происходило на квартире Иры Коротневой, куда после “Мосфильма” приехала Земфира. По иронии судьбы там же завис мой старинный друг и редактор журнала “КонтрКультУра” Сергей Гурьев. Встреча с башкирской певицей произвела на одного из организаторов легендарного рок-фестиваля в Подольске сильнейшее впечатление.
“Больше всего меня потряс внешний вид Земфиры, – вспоминает Гурьев. – Выглядела она почти как бомж – была одета в какие-то серо-черные обноски, а на абсолютно запущенное по части кожи и волос лицо вообще нельзя было смотреть без слез. „Да, – думал я, – стилистам-визажистам тут работы явно не на один год! Интересно, как они из такого положения выйдут?“ Среди всей этой визуальной беспонтовщины, однако, сразу выделялись глаза – невероятно живые, наполненные огромной внутренней энергией. Вместо Земфиры в целом говорить хотелось именно о ее глазах – их, и только их, как-то характеризовать: быстрые, уверенные, страстные, сильные… Словно именно там концентрировалась ее личность. Остальное на их фоне теряло смысл… Мне хотелось послушать хоть кусочек только что записанного альбома, который сама Земфира непрерывно слушала в наушниках – ей это было нужно для работы. Она мне дала буквально на двадцать секунд – и я попал, кажется на „Синоптика“. Показалось, что голос сильный, по-хорошему сырой, самобытный и самозабвенный. Что все это сделано просто и эффективно – и, наверное, действительно выстрелит. Долго слушать мои впечатления Земфира не стала: ее явно больше интересовали собственные эмоции”.
Когда мы вернулись из Прибалтики, а Земфира – из Питера, мне показалось, что артистка перестала психовать. Ей удалось договориться с Бурлаковым, что вокал на нескольких композициях она перепоет в Лондоне, где вскоре планировалось смикшировать и отмастерить материал. Как бы там ни было, к зиме 99 года альбом процентов на восемьдесят
“Я летела в самолете, слушала весь альбом, – сказала Земфира. – Мне показалось, что в нем нет ничего лишнего. Нет ощущения, что чего-то не хватает. По-моему, все в нем закончено”.
Как ни странно, обещание не переписывать альбом я сдержал – хотя желающих иметь копию было предостаточно. Сами понимаете…
Однако в любом договоре – тем более устном – можно легко найти лазейки. Дело в том, что никто мне не запрещал слушать этот альбом вместе с друзьями-журналистами. Что я вскоре и сделал.
Сразу после новогодних праздников я собрал человек десять в центре зала станции метро “Преображенская площадь”. Собрались будущие редактора и корреспонденты русского “New Musical Express”, представители “Живого звука”, “Viva!”, “Столицы”, “Вечерней Москвы”, “Турне”.
Сценарий встречи был на редкость простой: мы пришли на мою съемную квартиру (где я когда-то познакомился с Лагутенко), сели на пол и прослушали весь альбом. Целиком. Теперь это называется “show-case”, а тогда – “посидели-попиздели”.
Когда на кассетнике закончила играть последняя песня, в квартире наступила тишина. Затем все загалдели, перебивая друг друга. Кто-то просил поставить еще раз, кто-то – дать переписать. Всем было отказано. Чувство голода – неплохая диета в ожидании пластинки. Но из квартиры все выпорхнули разгоряченные и одухотворенные.
Я был на седьмом небе от счастья – значит, пахали мы все-таки не зря. Из-за последствий дефолта нам приходилось трудиться за символическую плату. Бурлаков с Лагутенко несли существенный финансовый риск. Это была работа за идею, работа на грядущий результат. “Тайная вечеря” с журналистами еще раз доказала, что результат обязательно придет.
4. Башкирское золото
Ты козырь наш, башкирский мёд!
Не так давно я прочитал в одном музыкальном журнале, что раскручивать Земфиру было не надо – мол, она сама себя раскрутила. Своими песнями. Ха-ха три раза… Это, конечно же, полный бред. Зимой 1999 года все выглядело не так просто и радужно.
Как только из Лондона привезли канонический вариант альбома, я тут же направился на “Русское Радио”. Не сильно задумываясь о последствиях, я отдал все песни Земфиры программному директору Степе Строеву – на предварительное ознакомление. Лет за десять до этого я немного продюсировал группу “Зангези”, в которой юный Степа играл на басу. Так что я был вправе рассчитывать на объективность. Вскоре объективность восторжествовала – правда, в довольно причудливой форме…
Когда через неделю я перезвонил на “Русское Радио”, мне сказали, что все это, возможно, очень неплохо, но явного хита у Земфиры нет. По крайней мере, Степа его на альбоме не видит. Надо подождать…
Ждать пришлось недолго: через несколько недель Строева попросили написать заявление об уходе – правда, по причинам иного свойства.
…Пока программные директора раздумывали о ротации, Земфира дала на “Радио России” первое в своей жизни интервью на всю страну. Этот эфир мы с ведущим передачи “Четыре четверти” Сашей Алексеевым пробивали больше месяца – никак не могли достучаться до сознания его начальства. “Ты с ума сошел, парень, – говорила Алексееву администрация. – Ты что, не понимаешь? Она ведь наркоманка!”