Хендлер, или Белоснежка по-русски
Шрифт:
— Эх, давно я на сеновале не спал! Романтизьм!
— Куришь, нет? Смотри только, не вздумай курить там, а то будет всем нам «романтика», — хозяйка ушла за обещанными покрывалами. Настя последовала за ней, успев показать Кириллу язык, и вернулась в обнимку с тёплым одеялом. — Если замёрзнете, прибегайте. А я в печку ещё подкину.
— А мы в баню, если что. Там тоже тепло, — сказала Настя.
— Тю! Банника уже не боишься? — без улыбки пошутила старушка.
— Боюсь, баб-Аль, до сих пор. Будить вас не хочется.
— А я мало сплю. Чего
В сарае мягко пахло разнотравьем, от терпкой полыни до успокаивающей мяты; за стенкой всхрапывали во сне две козы, где-то тихо сидели на насесте куры и только петух оглашал движение ночи — к рассвету. Кирилл, задремавший после нежностей под шум дождя, барабанящего по крыше и за дверью сарая, вскоре проснулся от того, что Настя завозилась во сне. Одеяло было обычное, полуторка, поэтому, чтобы не задувало с боков, приходилось прижиматься друг другу, но под ватным, тяжёлым слоем быстро стало жарко, и Настя сначала раскрылась, а потом, почувствовав, что замёрзла, во сне стала искать тепло.
Он поправил одеяло, подтыкая его за Настиной спиной, и понял — сон улетучился, растворился в звуках таёжного ливня, угомонившего надоедливых насекомых. И только где-то рядом над лицом кружился нерешительный комар. Кирилл закинул руку так, чтобы тот не сел на Настино лицо, выждал укус — и прихлопнул чудовище на своей щеке, размазывая мокрый след под пальцами.
Полежав ещё немного, поднялся. Дождь провоцировал низменные желания и заодно одолела жажда: съеденная за ужином рыба просила пить. Настя брала в сарай на всякий случай бутылку с водой, но хотелось горячего чая, того самого, с травами, душистого и летнего, каким потчевала баба Алевтина.
Перед тем, как уйти, Кирилл проверил, плотно ли укрыта Настя, натянул свитер, взял плащ, под которым бежали вдвоём в сарай, и осторожно открыл скрипучую дверь. На него сразу обрушились сырость и громкая песня июльского дождя. Справив нужду, подумал и всё-таки решил воспользоваться предложением не запиравшей двери хозяйки, если что, вернуться ночью в домик. Пошёл к крыльцу, перепрыгивая через лужи в траве и подсвечивая себе фонариком телефона. На его перемещения забившийся в будку дворовый пёс Жулик сердито брехнул и опять уткнул нос в свой тёплый воротник.
В домике было не просто тепло — закрыто от гуляющего за стенами сквозняка, который в сарае нет-нет да и забирался под одеяло. Несмотря на то, что путь к печке с чайником освещался, Кирилл не рассчитал путь незнакомой обстановки — задел то ли за ведро, то ли за кочергу, криво оставленную в проходе. Грохот разбудил Фикса, и тот спросонок испуганно залился лаем.
— Тихо ты! Нельзя, свои! — громко шикнул на него Кирилл, но было поздно — из единственной спальни домика послышались шаги, и баба Алевтина, в ночнушке и с накинутым махровым платком поверх, появилась в темноте
— Лампу зажги, на столе стоит. Спички рядом, — спокойно сказала она. — Вернулись?
— Нет, я пить хочу. Извините, что разбудил, — Кирилл смущённо крутил колёсики у ручки лампы — видел ведь, как зажигают, а не запомнил.
Бабушка помогла ему, на повторные извинения отмахнулась:
— Ничего, мальчик, я в дождь всегда плохо сплю.
Пододвинула к бокалу вазочку с вареньем, положила ложку, а сама уселась на стул рядом. Чай-кипяток, конечно, уже остыл, но ещё оставался приемлемо горячим, Кирилл пил, не зная, о чём говорить. Бабушка вдруг спросила:
— Любишь её? Или так, подружить решил? Нынче модно, если что не устроило — разбежались. Разучились искать друг друга и ждать, а девки потом сами детей поднимают на ноги: отцу, видите ли, другая любовь пришла…
Старушка зевнула, подумала и тоже налила себе чаю, добавляя какой-то свой состав, от давления. Кирилл помолчал недолго, собираясь с духом — не ответить было бы большим неуважением по отношению к хозяйке, весь день не пошутившей ни разу про жениховство.
— Люблю. Только недавно понял… И страшно немного… Боюсь, что не оправдаю доверия.
«Недавно» случилось пару часов назад. После нежностей и перешёптывания накатило такое откровение, что слёзы увлажнили глаза — хорошо, что в темноте Настя его не видела. До болезненно щемящего желания орать, перекрикивая дождь — что-то эдакое Беловы вскрывали в нём, обнажая. И тот момент, помимо желания шептать на ухо, в губы, шею и грудь ласковые слова признания, родилось подозрение, что весь этот деревенский антураж, тишина, которую так ценили местные жители-затворники, ему не просто нравится.
«Пазл щёлкнул — картинка собралась, значит, надо делать», — говорила Настя, сравнивания голос интуиции с мозаикой, когда стояла перед сложным выбором. Но всё ещё столица, въевшаяся до самого глубокого слоя, жила в нём, напоминая о только-только начавшихся концертах, адреналине от выступления и признания в виде аплодисментов и комментариев в соцсети.
— Да. Люблю так, как будто ждал её всю жизнь… Очень странное чувство, словно пазлы сложились…
Сам, тогда засыпая, проборм — отал в шею прижавшейся к нему Насти: «Спи, любимая», — а она замерла, погладила его лицо: «Мой Кир!» И что-то ещё, что он уже воспринимал как усыпляющее дождевое адажио.
Слишком всё было хорошо. Слишком сладко. И это пугало.
А проснувшись, на удивление отстранённо мельком успел подумать, что с Настей — то самое, а с Лерой — словно и не было, да и всё по-другому как-то прошло. Сплошное веселье, клубы два-три раза в неделю, постоянная скорость перемещения — и подумать о жизни некогда было. И наедине оставались — Лера чаще шутила и смеялась… Да, было забавно, но именно это и мешало прислушаться к себе, понять, чего требует душа.
— Ну, это ничего. Любишь — значит разберёшься. Вон уже словами Настиными говоришь.