Хент
Шрифт:
Эфенди нашел старика усталым и печальным. Хачо сидел у стены двора и грелся на послеобеденном солнышке. Солдаты нагло смеялись, гоготали и отпускали грубые шутки. Они хватали за платья служанок-курдианок, заставляя их болтать, шутить с ними, или били проходящих мимо работников, которые не слушали их…
Старый патриарх видел все эти бесстыдства в своем доме, где всегда сохранялась семейная святость, где не оставалась безнаказанной даже двусмысленная улыбка чужого мужчины. А теперь перед его глазами толпа развратников распоряжалась, как в собственном доме. «Что это за унижение! — думал старик. — Зачем жить нам?.. Почему не разверзнется земля и не поглотит нас?.. Почему не рухнет небо и не придавит нас?.. Что это за жизнь. Видеть свое бесчестье и молчать. Для кого же приготовил господь муки ада? Для кого гроза небесная? Почему не наказывается негодяй?» Так роптал старик, обращая к небу глаза, полные слез. Небо безмолвствовало.
Вдруг он заметил, что солдаты таскают из комнат разные вещи, а Сара, которая, проводив остальных женщин, оставалась еще в доме, старается отнять у одного солдата большой медный котел. Солдат хватил кулаком по груди женщины, и несчастная свалилась на пол. «Мое имущество делят между собою без разрешения хозяина! — подумал старик. — За что? В чем я виноват? Не тем ли, что принял в свой дом гостя, который протестовал против притеснения бедных крестьян и расхищения их имущества? Меня наказывают за то, что я дал приют человеку, который восставал против насилия, бессовестного грабежа и зверской жестокости; который проповедовал нам о том, что надо сохранить землю прадедов наших, самим управлять делами и свергнуть власть турок… Что наводит нас на такие мысли, как не их бесчинства? Если б нас оставили в покое, если б не бесчестили наши семьи и не расхищали нашего добра, если б обращались с нами как с людьми и не терзали как животных, то мы были бы довольны. „Притеснения и несправедливость рождают к свободе“, говорил Дудукджян, и я тетерь хорошо понимаю смысл этих слов. Деспот сам готовит себе врагов… Если бы турок обращался с нами иначе, то мы даже полюбили бы его, хотя он и не нашей крови».
Так рассуждал старик, и сердце его наполнилось горечью. Но что мог сделать ослабевший лев с такими волками! Старик чувствовал весь ужас своего положения, но не смел и думать о борьбе. «Одному бороться немыслимо, — рассуждал он. — Если бы все крестьяне думали так, как я, то тогда нашелся бы выход».
Томас-эфенди застал старика в этом подавленном настроении и, желая усилить его муки, издали закричал:
— Дело плохо, старшина, очень плохо: «Уж если осел влезет в болото, то его не вытащишь».
Старик не расслышал его слов, но, заметив эфенди, встал.
— Садись, — сказал ему эфенди, положив по-дружески руку на его плечо, — и я присяду, лучшего места нам для беседы не найти. — Они сели на завалинку, прикрытую куском войлока.
— Когда уйдут эти люди? — спросил старик, указав рукой на солдат, не перестававших безобразничать.
— Куда они уйдут и зачем? Чего им недостает тут? Едят, пьют вволю, — ответил эфенди, беззаботно смеясь.
Смех этот причинил нестерпимую боль старику. Заметив это, эфенди принял серьезный вид.
— Не горюй, старшина Хачо; пока жив Томас-эфенди, он не допустит, чтобы ты лишился хоть одного волоса.
— Как же не лишиться?.. — ответил Хачо возмутившись, — разве не видишь, как разрушают мой дом на моих же глазах, как делят мое имущество между собой, а я не смею запретить этого.
— Это их привычка. «Собака, вошедшая в мясную лавку, хоть косточку да унесет», — ты сам ведь хорошо знаешь, что турок, войдя в дом армянина, не выйдет с пустыми руками. Но это еще не беда, нужно благодарить бога, что опасность грозит имуществу, а не жизни человека…
При этих словах старик задрожал всем телом. Он находился в таком возбужденном состоянии, что каждое слово эфенди страшно раздражало его.
— Что?.. Что такое?.. — закричал он, выйдя из терпения, — если есть что-нибудь, скажи скорее, за что мучишь меня? Если я должен умереть, то пусть умру скорее.
— Скажу, все скажу, старшина Хачо, имей терпение, — ответил эфенди спокойным, торжественным тоном.
— «Осел не должен лягаться об копье, если не желает ранить своей ноги»… Армяне должны быть осторожны и не сопротивляться туркам, в особенности в военное время.
И сославшись на пожар в Ване, он начал доказывать, что не подчиняться туркам — великое сумасбродство. Турки подожгли и ограбили несколько тысяч армянских домов и лавок, потому что местные армяне служили шпионами русских. «Пусть армяне не ждут ничего хорошего от русских в этой войне», — прибавил он. Затем, повторив сказанное раньше относительно верноподданства, он начал доказывать, что турки вовсе не так плохи, как мы думаем, что судьба армян связана с турками, поэтому всякая мысль о возмущении — «сумасбродство»… Вследствие этого эфенди считает поступок Салмана сумасшествием и нисколько не был бы огорчен, если бы Салмана наказали строго.
— Жаль только будет, — добавил он, — если из-за него подвергнутся наказанию еще несколько человек…
— Кто? — перебил его старик, побледнев.
— Ты, твои сыновья — Апо и Айрапет, и твой другой гость — Вардан, — ответил эфенди.
Удар был настолько силен, что мог сразу убить несчастного старика. Но жизнь, полная страданий, постоянная опасность так закалили его, что он выдержал этот жестокий удар и, сохраняя спокойствие, спросил:
— В чем мы провинились?
— Блаженный! Ты задаешь такие наивные вопросы, что даже ребенку непростительны. Точно не знаешь сам, чем виноваты, — ответил эфенди с горькой усмешкой. — Чем виноват здоровый человек, если его считают больным только потому, что он приехал из местности, зараженной чумой или холерой, желая этим спасти свою жизнь? Но ведь его хватают, запирают подальше и окуривают так, что бедняга еле выживает.
— Значит, и нас запрут? — спросил старик, и его морщинистое лицо так передернулось, что можно было ожидать страшного взрыва гнева.
— Да, — ответил эфенди хладнокровно.
Томас-эфенди сознательно мучил бедного старика. Он старался поставить Хачо в такое безвыходное положение, чтобы тот уверился, что лишь от одного эфенди можно ждать опасения. Эфенди думал вырвать согласие старика на брак с Лала, так как после того, как Вардан рассказал при всех о его многоженстве, которого он тогда не отрицал, эфенди уже не надеялся на добровольное согласие старшины.
Наконец поняв, что хватил через край и что не стоит доводить старика до крайнего отчаяния, эфенди стал утешать его.
— Вас арестуют на несколько дней, но это только для формы. Томас-эфенди устроил дело так, что никакого вреда вам не будет.
Старик ничего не ответил. Он почувствовал, что эфенди говорит с ним вовсе не так, как утром, и в его сердце закралось смутное подозрение.
XXIX
Вардан, Айрапет и Апо, ушедшие утром, ничего не знали о случившемся, о махинациях Томаса-эфенди, об обыске и безобразиях солдат.