Херсон Византийский

Чернобровкин Александр Васильевич

Я достал большой сухарь, обильно пропитал его вином из фляги и дал коню. Буцефал осторожно, губами, забрал сухарь из моей руки, громко им захрустел. Конь быстро пьянеет и становится заметно храбрее. Я взобрался в седло, взял поданное Скилуром копье и щит. Он у меня новый, металлический, миндалевидный и небольшой, а потому и не тяжелый. Четыре части щита соединены двумя полосами, которые пересекаются крестом – дань местной моде. Поле черное, а крест покрыт позолотой. Смотрится красиво. Посмотрим, как покажет себя в деле.

Гоар и Гунимунд уже были готовы к бою.

Подъехав к ним, сказал:

– Представляю, какими сердитыми будут спросонья утигуры.

Юмор мой не поняли и не оценили.

Построились «клином», когда

выехали из балки. Я стал один в первом ряду. Во втором ряду трое: Гоар справа, Гунимунд слева, а в середине, за моей спиной, алан в кольчуге. В третьем ряду было пятеро, в четвертом – семеро и так далее до девятого ряда. Дальше не хватало хорошо защищенных всадников на края, поэтому задние ряды были одинаковой ширины, равной девятому. Построились быстро, потому что провели несколько тренировок в начале похода. Я достал флягу с вином, отхлебнул от души и передал ее Гоару. Тот приложился и дал соседу слева. Потом она перешла к Гунимунду и дальше, чтобы вскоре вернуться ко мне пустой. Вряд ли хватило многим, но это уже становилось традицией.

Спрятав флягу в седельную сумку, я посмотрел на сереющее небо и молвил Гоару:

– Пожалуй, пора?

Алан утвердительно кивнул головой.

И мы поехали шагом, чтобы поменьше шуметь.

Вскоре стали видны шатры утигурского стойбища. Они были похожи на стога сена, которые крестьянин расставил слишком близко. Ни людей, ни животных различить пока не удавалось. А вот нас увидели, или услышали, или почуяли. Гавкнула одна собака, затем другая, третья – и вскоре вся собачья рать залилась в тревожном лае. Я ударил коня шпорами, разгоняя его, переводя на рысь. Такой аллюр медленнее галопа, зато легче держать строй. Да и конь не выдохнется раньше времени. Груз ведь у него не легкий. За стуком копыт теперь не слышен был собачий лай. А может, у меня, как обычно в бою, отключилась большая часть звуков. Еще я слышал звяканье щита о наколенник левой ноги, да кольчужная бармица с тихим скрежетом терлась о чешую на груди, плечах и спине. Она закрывала мое лицо почти до глаз. Зато, высунув язык, мог попробовать ее холодный металлический вкус. Первое время меня прямо черт дергал лизнуть ее.

Вскоре стали различимы и люди. Они выбегали из шатров с оружием в руках. Кто-то вскочил на седло, кто-то натягивал лук. Я пригнулся к холке коня и закрылся щитом, наклонив немного назад его верхний край, чтобы стрелы рикошетили вверх. Только правым глазом выглядывал из-за него. Скакал прямо на утигура, который стоял с натянутым луком между двумя шатрами. Когда он выстрелил, я спрятал и правую часть лица за щит. По нему звонко ударила стрела, но срикошетила. Пусть стреляет в меня. На мне три доспеха: стеганный, кольчужный и чешуйчатый. Плюс шелковая рубаха и щит. А вот на Буцефале всего один. Если он упадет, то и я не выживу: свои затопчут. И я подгоняю коня, переводя в галоп. Теперь уже строй не важен. Задние ряды сейчас выдвинутся вперед и в стороны, охватят стойбище с флангов.

Утигур успел выстрелить еще два раза. Наверное, от волнения или малого опыта он пытался подстрелить именно меня. За что и поплатился. Удар моего копья пробил его насквозь и отшвырнул на шатер. Из-за большой скорости я не удержал копье. Но на этот раз не растерялся, быстро выхватил палаш и поскакал, замедляя ход, на другого утигура, который, стоя ко мне боком, выстрелил из лука в кого-то из наших. Ударил по луку, разрубив его, а затем – по смуглому скуластому лицу с раскосыми глазами. Лезвие рассекло мясо, на мгновение открыв сломанную белую кость, которая моментально покрылась кровью. Я поскакал дальше и рубанул кого-то в темном кожухе, убегающего от меня. Кажется, бабу. А не попадай под руку! Возле дальнего шатра успел красиво разрубить от плеча вниз и вправо до позвоночника еще одного утигура в кожаном доспехе, который ударил меня копьем в правый бок. Острие копья соскользнуло и ушло вверх и вправо, под мою руку, занесенную для удара.

Наверное, от испуга так удачно рубанул утигура. Погнался еще за одним, который вскочил на коня и поскакал в степь, но быстро понял, что шансов у меня нет, и вернулся в стойбище.

Там уже шел сбор трофеев. Я не суетился, потому что моя десятая часть никуда не денется. Договорились, что соберем всё в одну кучу, а потом поделим. Шатры утигуров были больше и не круглой, а прямоугольной формы. Внутри, впрочем, ничем не отличались, включая смесь запахов дыма, лошади и прокисшего молока. Обратил внимание, что очень много «городских» предметов, особенно стеклянных изделий. Кочевники редко покупают стекло: быстро бьется при их образе жизни. Разве что достались при захвате Боспора.

Возле меня появился Гарри. Он уже что-то жевал. В начале боя Гарик находился в последнем ряду. Пса держал на поводу один из молодых аланов, отпустив только тогда, когда подскакали к стойбищу. Иначе бы он пытался бежать рядом с Буцефалом и имел шанс угодить под копыта других коней.

Гоар и Гунимунд тоже не суетились, сидели на конях в центре стойбища, куда сносили захваченное. Первому полагалось пять долей, второму – три, как командиру херсонцев. Трофеи раскладывали на несколько куч. В одной, самой маленькой, лежали золотые и серебряные предметы; в другой – бронзовые, латунные, медные; в третьей – оружие; в четвертой – доспехи; в пятой, самой большой, – разные тряпки; в шестой – съестные припасы. Женщин и детей согнали в кучу за территорией стойбища, держали там под охраной десятка всадников. Мужчин в плен не брали, чтобы не помешали нашим дальнейшим планам. Утигурки, в отличие от гуннок, громко голосили.

– За лошадьми и овцами послал людей? – спросил я Гоара.

– Да, – ответил он не очень радостно.

– Много погибших? – поинтересовался я.

– Девять и еще раненые, – ответил алан. Считать он мог только до десяти, значит, раненых больше.

– Сыновья целы? – спросил я.

– Да, – ответил Гоар и гордо добавил: – Старший убил одного врага.

– Скоро станет настоящим рубакой! – похвалил я, зная, что у аланов признание их доблести – слабое место, ведутся на самый грубый комплимент.

– Он – алан! – важно произнес Гоар, позабыв о потерях.

– А у тебя сколько? – спросил я Гунимунда.

– Четыре и два тяжелораненых, а нескольких, – небрежно махнул он рукой, – зацепило легко.

Положили мы сотни полторы утигуров. Видимо, аланы настолько привыкли побеждать со мной почти без крови, что счет один к десяти считают не очень хорошим.

47

Я лежал на попоне на опушке рощи, смотрел, как какой-то крылатый хищник, то ли ястреб, то ли орел, кружил в небе, высматривая добычу. Плавность его полета завораживала. Рядом дремал пес. Изредка он дергал лапами, будто бежал, или жалобно, совсем по-щенячьи, скулил. От него сильно воняло псиной. Вокруг нас отдыхала половина херсонцев и треть отряда аланов. Остальные бойцы были или в дозорах, или в балке, охраняя трофеи и пленных. Отара овец, голов около тысячи, паслась между рощей и балкой. Предстояла вторая часть операции, более сложная. Наверняка утигуры пошлют погоню. Было бы неплохо встретить ее здесь. Мы вместе с овцами и были живцом, который должен заманить утигуров в ловушку. По моим подсчетам пора им уже появиться. Всё-таки налегке скачут.

Ну, вот, про волка промолвка, а волк и в хату. Ко мне скакал алан из дозора.

Не дожидаясь его доклада, я встал и скомандовал:

– По коням!

– Едут! – выдохнул подскакавший дозорный.

На его лице играла чумовая ухмылка, будто накурился конопли. Все кочевники балуются ею. Сядут в юрте, насыплют конопли на горячие камни, надышатся – и устраивают местный вариант передачи «Вокруг смеха». Однако в походе такого себе не позволяют. Да и кончились, скорее всего, прошлогодние запасы, а новый урожай не скоро будет.