Хевисбери Гоча
Шрифт:
Только невеста стояла немая, словно камень. Молчалив был и Гоча, чье лицо дышало величавым покоем. Искренно веруя, всеми помыслами своими стремился он к всевышнему. «Глас народа – глас божий». Как избранный пастырь своего народа, молился он за народ, за детей его – жениха и невесту, вступающих в брак. Глубокое знание жизни и постоянные думы о делах народных отметили печатью большой человечности его подвижное лицо.
Сегодня какая-то печаль омрачала временами его высокий лоб, хмурились брови, словно тень находила на солнце, но мгновение спустя он снова с глубокой верой обращал ввысь свое мужественно-торжественное лицо.
Можно было подумать, что его многоопытное сердце чувствует приближение беды. Достаточно было его мудрым глазам взглянуть на сына, чтобы понял он: не болезнь гнетет Онисе. Но правды он еще не мог разгадать и, как вспугнутый зверь, только в воздухе чуял опасность.
Венчание кончилось. Молодых отвезли домой. Их обвели вокруг очага, а потом разлучили, – новобрачной следовало отдохнуть среди женщин. Гоча стал рассаживать приглашенных за свадебные столы.
Жених, сияя от счастья, в венце с бахромой, сидел на почетном месте, окруженный родней и друзьями.
Началось пиршество: здравицы, застольные песни – «Смури». Временами брал какой-нибудь старец в руки пандури и, перебирая струны, пел на грустный лад песню о древних и любимых героях. Тогда затихал, как по волшебству, застольный шум, и все, затаив дыханье, слушали рассказ о беззаветном служении народу, о мужестве и чести, так щедро вознаграждаемых всегда народной любовью.
А потом опять пели «Смури», а потом плясовую – «Гогона». Так веселились они до утра.
9
Пока шло веселье в доме Гугуа и сердца гостей резвились, как ягнята на снежной поляне, Онисе лежал, уткнувшись лицом в подушку, не в силах поднять тяжелую, разгоряченную голову. Кровь стучала в висках, в ушах шумело. Тяжкий стон вырывался порою из груди Онисе. То вскакивал он, весь в холодном поту, и долго сидел неподвижно, уставившись в темноту застывшими глазами. То снова, рухнув на тахту, изнемогал от сладких видений. Но вдруг, очнувшись, вскочил он так стремительно, словно тысячи шипов вонзились в сердце, и с криком: «Нет, нет, не бывать этому!» – бросился к выходу.
– Ты куда? – В раме двери возник Гоча с зажженной лучиной в руке.
– Отец! – Онисе отшатнулся.
Старик испытующе посмотрел на сына и вошел в дом.
– На, возьми, – протянул отец лучину. Онисе взял лучину и поставил ее на каменный выступ у камина.
– Куда ты шел? – строго и спокойно повторил свой вопрос: хевисбери.
– Никуда! – растерялся Онисе.
– Это не ответ, – нахмурился старик; он требовал от всех доверия к себе и правдивости.
– На свадьбу хотел!..
– На свадьбу? Поздно на свадьбу, – там одни только пьяные остались теперь.
– В горах выпал снег, зверь, верно, спустился пониже, – хотел я на свадьбе подговорить какого-нибудь охотника со мной на охоту пойти, – солгал Онисе.
Отец не спускал с него глаз.
– Ты что, малый, шутишь?
– Почему шучу?
– Разве ходят на охоту по свежему, рыхлому снегу? Или хочешь, чтобы обвалом тебя занесло?
Не сообразил Онисе второпях, что охота в такую погоду и в самом деле опасна, а запальчивость и неосторожность не пристали доблестному мохевцу, жителю Хеви.
– Не занесет, – пытался оправдаться он, – ветер сдул, верно, снег со скал и оголил их.
Старый мохевец еще раз взглянул на сына.
– Молчи, малый! Ты что-то скрываешь от меня!
– Что мне скрывать?
– Не знаю и не спрашиваю тебя об этом, – строго сказал старец. – Ответь мне только одно: помнишь ли ты, из какого ты рода?
Онисе с удивлением посмотрел на отца.
– Помню!
– Помни и никогда не забывай об этом, – погрозил ему пальцем старик. – Верю, что ты не станешь посмешищем для народа, – спокойно прибавил он.
Юноша склонил голову и густо покраснел, словно только сейчас почувствовал свою вину.
– Ну вот, а теперь ступай, – сказал старик, поднимаясь с тахты. – Иди, куда хочешь, только помни мои слова… помни, из какого ты рода… а человек создан для страдания!
Старик взял лучину и вышел с сыном на крыльцо. Там он еще раз взглянул на него, будто хотел еще что-то оказать, но промолчал, отвернулся и вошел обратно в дом.
Онисе продолжал стоять на крыльце. Он понимал, что отец чует беду, но еще не знает всей правды о чувстве, грозящем погубить доброе имя их семьи.
«Помни, из какого ты рода», – сказал ему отец. Нет, Онисе не опозорит свою семью. Он не станет преступником. И Онисе дал самому себе клятву – с корнем вырвать из сердца это чувство. Он воскликнул:
– Да, я пойду на свадьбу!.. Я – мужчина, у меня шапка на голове, и совладаю я с сердцем своим!
Стремительно сбежал он с лестницы и вскоре переступил порог дома Гугуа, где пир еще был в разгаре, хотя приближался рассвет.
Все радостно встретили Онисе. А он, словно нагоняя упущенное, веселился больше всех, пел и балагурил без удержу.
10
Кончилась свадьба… Минули первые радостные дни. Подруги, по обычаю, сводили молодую за водой, разломили у родника пирог с сыром в знак доброго соседства, угостили новобрачную пирогом, спели старинную песню:
«Дружка мой.Помоги поднять кувшин с водой!..»И жизнь вошла в свою привычную колею.
Дзидзия стала хорошей, послушной женой, она прилежно работала в доме и по хозяйству. Никто никогда не слыхал от нее грубого слова, и старшие невестки, обычно обижающие младшую, любили ее, как родную сестру.