Хевисбери Гоча
Шрифт:
Гугуа любил свою жену: всегда-то принесет ей какой-нибудь гостинец – кусочек чурчхелы или румяное яблоко, всегда обнимет и расцелует ее. А Дзидзия молчаливо искала одиночества. Никогда не улыбались ее глаза и поблекшие губы.
Все старались развлечь ее, жила она свободней других, невесток Хеви, ходила на храмовые праздники и оплакивания умерших. Там встречались родственники и друзья, годами жившие в разлуке, там конца не было оживленным разговорам. Но Дзидзия оставалась молчаливой и скрытной, хотя у нее всего было вдоволь: и еды, и питья, и нарядов; не могла она пожаловаться на то, что мало о ней заботятся или не любят ее, но давила ее какая-то непосильная, непонятная тяжесть. Она грустила и таяла с каждым днем.
Вначале женщины старались разгадать тайну сердца своей новой подруги, но вскоре отступились, решив, что у нее от природы такой нрав.
Тем временем Онисе уехал в Пшавию, где жили его дяди, братья его матери. Там, охотясь и пастушествуя, надеялся он убить время, развеять свою печаль. Но стоило ему остаться где-нибудь в горах одному и задуматься над своей судьбой, как тотчас же снова вставал перед ним образ Дзидзии и тяжелый стон вырывался из груди.
Синева небесная и облака, луна и звезды, все богатство природы – весь мир был прекрасен лишь оттого, что образ Дзидзии был неотделим от него, и Онисе без конца любовался прекрасным видением.
11
Миновала угрюмая, холодная зима, унесла с собой свинцовые туманы, кутавшие в одежды скорби ущелья и вершины гор. Унеслись северные ветры, которые с уныло-однообразным завыванием осыпали колючим снегом все живое, душили все краски и ароматы земли, иссушали их, дробили и развеивали по миру.
Природы не узнаешь: вой ветра сменился тихими шелестами. Земля согрелась, растения ожили, трава почувствовала прилив соков, приподнялась, призвала на помощь солнце. Разорвался снежный покров, превратился в ручейки, которые с ревом устремились вниз, в ущелья, не разбирая ни путей, ни дорог. Кавказские горы, освободившись от тяжелой, ненавистной ноши, встряхнули головами и набросили на плечи зеленый бархат взамен белой парчи. Цветы проснулись и, нежно кивая друг другу головками, любовно зашептались между собою. Яростный солнечный луч метался в тревоге, стремясь насладиться их красотою, но они насмешливо прятались от него в зеленой траве. Только от хлопотливой пчелы невозможно было укрыться, и цветы позволяли ей собирать с них мягкими бархатными лапками ароматную пыльцу, высасывать из пестрых чашечек сладостный нектар.
Утренняя заря жемчужно кропила зеленые листья, полные соков, и охлаждала их раскаленный жар.
Воздух оглашался пеньем и щебетом птиц, перекликающихся между собою, призывающих друг друга к радости, к жизни. Все ожило; сердце каждой твари забилось тревожней в ожидании любви.
Онисе смотрел на этот праздник природы, не участвуя в нем. Сердца его не коснулась весна, оно все еще куталось в зимние облака, в нем было сумрачно и туманно.
Радость и упоение сулило всем величественное пробуждение природы, и только в сердце Онисе вливало оно горечь, подобную соку молочая.
Ожесточенный, рыскал он, словно раненый барс, по горам и ущельям, нигде не находя себе покоя.
Еще потому тосковал он, что хотел вернуться к себе на родину, хотел снова слушать рокот родимых чистых родников. Пресной казалась ему вода на чужбине; шум ручьев не так ласкал его слух, как вой бешеного Терека, неудержимо скачущего по скалам. В мыслях своих он лелеял каждый уголок родной земли, но не смел вернуться туда, боясь, что силы покинут его, что забудет он предостерегающие слова отца: «Помни, из какого ты рода!.. Не стань посмешищем для людей!»
Надеясь, что любовь его угаснет вдали от Дзидзии, затевал он ласковые игры с девушками, стройными тушинками. Но стоило ему обратиться к какой-нибудь черноглазой с любовным словом, как тотчас же возникал перед его взором колдовской образ Дзидзии и, лукаво улыбаясь, говорил ему: «Не убивайся зря, не забудешь ты меня!» И Онисе в отчаяньи отходил от девушки. Так пролетали дни один за другим. И все же, как ни тяжело ему жилось, Онисе неизменно был верен своему решению: не смеет он любить Дзидзию, должен забыть ее!
12
Однажды у подножия горы Архоти, куда тушинцы выгнали на летние пастбища овечьи стада, собрались потрапезничать пастухи. Было среди них немало мохевцев, вошедших в долю с тушинцами на нынешний приплод и теперь дожидавшихся срока.
Убоина сварилась, и собравшиеся приглашали друг друга занять места, подобающие возрасту и положению каждого. Многие уже успели усесться, когда на гребне горы показался человек. Перекинув, как палку, ружье через плечо и подоткнув полы чохи под пояс, спешил он к собравшимся, вытирая папахой пот со лба.
Видно было, что держит он путь издалека и по очень важному делу, потому что, приближаясь, он все ускорял шаги.
Редко встречаются путники в горах, поэтому собравшиеся с нетерпением всматривались в приближающегося: каждый ждал известия от своих.
– Кто бы это был? Как спешит! – говорили пастухи, заслоняя глаза от солнца, бьющего лучами прямо в лицо.
Больше всех тревожился Онисе, он даже побежал навстречу идущему.
А тот тем временем спустился в ложбину, пересекающую тропинку, и когда, мгновение спустя, он снова появился по другую сторону откоса, Онисе с радостным волнением подбежал к нему. Он узнал мохевца – своего соседа, сверстника и друга.
– В добрый час, Дата! – крикнул он.
– Дай тебе боже, – ответил Дата.
Обнялись друзья. Онисе не знал, с чего начать свои расспросы, – так много хотелось ему узнать. А Дата, словно нарочно, молчал. Слишком встревоженным казался он, чтобы молчание его можно было принять за шутку. Видно, с недобрыми вестями явился Дата.
– Ну, говори, какие вести? – спросил наконец Онисе, бледнея.
– Вести?… Пойдем в шалаш, – расскажу всем сразу.
Одержимый одной только мыслью, одной заботой, Онисе, позабыв, что Дата ничего не знает про его любовь, решил: сосед принес вести от Дзидзии и скрывает что-то недоброе, жалея его. Его возбужденные мысли могли озарять только одну из вершин его жизни, – все остальное лежало во мраке.
– Говори, друг, не скрывай ничего, – хрипло пробормотал Онисе. – Незачем мешкать, когда быка ведут на убой, – прибавил он.
Путник с удивлением взглянул на друга и подумал, что тот боится дурных вестей из дому.
– Да что с тобой, сосед? У вас все здоровы! – поспешил он успокоить его.
– Ты правду говори, заклинаю тебя!
– Да верно же, что мне врать!
Дата направился к пастухам. Онисе, все еще полный тревоги, шел рядом с ним.
– Постой-ка!.. – снова начал он.
– Чего тебе?