Хей, Осман!

Гримберг Фаина Ионтелевна

«Всё так, - думал Михал Гази, - всё правда! Горько стариться, горько терять молодость!..» И Михалу представляется эта самая его молодость в обличье простой сельской девицы... вот она ждёт, дожидается у ворот, а он соскакивает лихо с коня своего... а она вводит его в горницу и целует в губы...

Тут явился старый певец с инструментом, наподобающим большую лютню. И наигрывая, завёл длинные песни... Тут и пляски прервались, и все, усевшись на траву, на землю, а кто и на могильные холмики, стали слушать... Осман также навострил уши и много дивился тому, что прозвучало... И вот какая была первая песня:

Две кумы отправилися к куму, Две кумы ко Гречичу Манойлу: Первая - то стройная гречанка, А другая - белая влашанка. Был малютка мальчик у влашанки, У гречанки девочка родилась. Вместе кумы к куму приезжали И младенцев окрестили вместе. На рассвете, при восходе солнца, Говорила стройная гречанка: «Дорогой мой Гречич, кум Манойло! Ты возьми-ка моего ребёнка, А отдай мне мальчика

влашанки, - Подложи ей девочку тихонько. Я тебе за это дам - клянуся – Вдвое больше золота, чем весит Неразумный мальчик, сын влашанки». Соблазнился он, суди Ты, Боже! Подменил детей Манойло Гречич... Две кумы отправились обратно. Вот идёт своим путём влашанка, И её ребёнок раскричался. Тут она как будто испугалась: Становилась посреди дороги, Раскрывала бережно пелёнки: Перед нею девочка, не мальчик! От досады бросила влашанка На дорогу пыльную ребёнка И пошла обратно, причитая... В дом она Манойла приходила, Речь такую говорила куму: «Так ты продал крестника за деньги! Накажи тебя Иван Креститель!» Перед ней Манойло клялся лживо: «Ничего, поверь, кума, не знаю! (На руках держал тогда Манойло Своего ребёнка.) Если лгу я, Пусть вот этим мясом напитаюсь». Со двора отправилась влашанка, Понесла пустую колыбельку. Оседлал коня Манойло Гречич И поехал ко двору гречанки. Та ему за мальчика платила, И назад Манойло возвращался. Вот он едет лесом и встречает На дороге чёрного ягнёнка. Он стрелу калёную пускает, Убивает чёрного ягнёнка. Разводил огонь он у дороги, Мясо пек и вкусно им обедал; А одно плечо в мешок свой спрятал И к родному дому подвигался. У ворот его жена встречала, Обливаясь горькими слезами. И её Манойло вопрошает: «Что, жена, с тобою приключилось?» И она всю правду рассказала: «Выпрыгнул из рук моих ребёнок, Обернулся в чёрного ягнёнка И бежать пустился по дороге...» Ей с тоскою говорил Манойло: «Ах, жена, ягнёнка повстречал я... Я стрелой убил его, изжарил И такою пищей пообедал; А одно плечо привёз с собою: Посмотри в мешок мой, что привязан У седла с овсом для вороного». Опускала мать в мешок тот руку И плечо оттуда вынимала, Не плечо ягнёнка, руку сына! Тут жена Манойлу говорила: Ах, Манойло! погубил ты род свой! За куму достойно ты наказан» [316] .

316

Сербские песни взяты из обширного собрания сербского филолога Вука Караджича (1787-1864). Перевод Н.М. Гальковского.

Слава Богу, это всё так было!..

Окончив песню, певец принялся подкрепляться мясом, хлебом и вином...

–  Кто такие эти влахи?
– тихо спросил Осман у Михала. Ведь это об их женщине поётся...

–  Влахи, - отвечал Михал, - живут на берегах реки Дунай; греки зовут Дунай Истром...

–  Греков не любят здесь, это я понял ясно. Но как же эти неверные обращаются со своими детьми! Готовы их убивать и продавать и даже и поедать... Разве маленькая девка и малец провинились перед Аллахом? Почему эти неверные выдумывают такие страшные мучения детям?! И отчего же не была наказана женщина, соблазнившая этого грека обменять детей?..
– Осман сделал быстрый жест рукой...
– Да я знаю, что на эти вопросы нет ответа. Но я невольно вспоминаю слова Пророка, защитившего дочерей правоверных. Арабы-язычники засыпали песком новорождённых дочерей, когда рождалось их слишком много; однако Пророк повелел всех оставлять живыми. И для того, чтобы никто из женщин не оставался без защиты, Пророк дозволил каждому из правоверных иметь до четырёх жён! И даже если правоверный решится посягнуть на свою жизнь, женщины и дети получат прощение, и слабые получат прощение!.. Вспомни четвертую суру: «Тем, кого упокоят ангелы, причинившим несправедливость самим себе, они скажут: «В каком положении вы были?» И скажут они: «Мы были слабыми на земле». Они скажут: «Разве не была земля Аллаха обширной, чтобы вам переселиться в ней? » У этих убежище - геенна, и скверно это пристанище!
– кроме слабых мужчин, женщин и детей, которые не могут ухитриться и не находят прямого пути. Этим, может быть, простит Аллах: ведь Аллах - извиняющий и прощающий!» [317] ...

317

Сура «Женщины». Перевод И.Ю. Крачковского.

Михал, не пытаясь вступить в беседу со своим султаном, слушал его речь тихую... Но вот певец затянул новую песню, ещё более долгую, нежели первая. В этой новой песне говорилось о воеводе по имени Леко, имевшем красавицу сестру, которой имя было Роксанда или Роса. Эта красивая девушка, сестра богатого воеводы, очень гордилась своей красотой и никак не хотела избрать себе мужа. Однажды в богатое жилище её брата явились трое богатырей, их имена были: Марко, Реля и Милош. Они стали свататься за Роксанду; брат её нашёл слово похвалы для каждого из них. Однако сестра отвечала, что никогда не выйдет замуж, а хочет остаться девицей и всю свою жизнь плести девичью косу. О приехавших женихах отозвалась она дурно; одного из них назвала бродягой - наёмным воином, другого — безродным подкидышем, а третьего - сыном кобылы, по его прозванию - Кобилич... И вот что случилось далее с ними со всеми, и с девушкой в том числе:

...«Не пойду ни за кого я замуж», - Так сказавши, вышла вон Роксанда. От стыда богатыри

краснеют, Стало стыдно друг им перед другом. Вспыхнул Марко, как живое пламя; Поднимался он на легки ноги; Со стены схвативши остру саблю, Голову срубить он хочет Леко. Но вскочил поспешно храбрый Милош И за саблю ухватился Марка: «Руки прочь, оставь ты саблю, Марко! Если ты погубишь воеводу, Кто нас принял с честью и почётом, Из-за проклятой бранчливой девки, Ты всю землю опечалишь Лека». Не дал Милош возгореться ссоре. Только догадался храбрый Марко, Что не даст обратно Милош сабли; На кинжал за поясом взглянувши, Побежал он из хором высоких. Как спустился он на двор широкий, Весь мощённый камнем, тут увидел Он пред домом девушку Роксанду. Окружали девушку служанки, Ей держали рукава и полы. То увидя, крикнул Росе Марко: «Ой, невеста, хвалёная Роса! Прикажи служанкам расступиться И лицом ко мне ты повернися: Я в хоромах, Роса, застыдился, Застыдился Лека воеводы, Хорошо в лицо тебя не видел. А когда домой я возвращуся То сестра с расспросами пристанет: «Какова же девушка Роксанда?..» Обернись же, чтоб тебя я видел!» Расступились девушки-служанки, И лицо ему открыла Роса: «Вот я, Марко; погляди на Росу». Разлютился тотчас храбрый Марко: Подскочил он к девушке Роксанде, Ухватил её за праву руку, Из-за пояса кинжал свой вынул, До плеча отсек ей праву руку; Праву руку в левую вложил он, Вынимал кинжалом Росе очи И в платок их шёлковый собравши, Положил за пазуху Роксанде; И промолвил ей при этом Марко: «Выбирай же, девушка Роксанда, Выбирай, кто всех тебе милее: Или мил тебе наёмный воин, Или мил тебе Кобилич-Милош, Или, может быть, подкидыш Реля?..» Закричала, запищала Роса, Призывала воеводу Лека: «Брат мой Леко! Или ты не видишь, Что от рук я Марка погибаю? » Это слышит Леко, но не может Ни сказать он ничего, ни сделать: Ведь и сам погибнуть может Леко. Не пошёл назад в хоромы Марко, Закричал своим он побратимам: «Побратимы, из хором идите И мою с собой несите саблю; Нам в дорогу время отправляться». Побратимы слушалися Марка: Из хором на двор они спускались. И несли с собою Марка саблю; На коней своих они уселись И широким полем путь держали. Оставался Леко словно камень, Поражённый тем, что видел-слышал; А Роксанда о беде рыдала... [318]

318

См. примечание 316.

Осман покачивал головой, тихо-тихо приговаривал:

–  Каковы эти неверные!.. Каковы!.. За что же терзать чужую сестру? Да ещё если брат её был им гостеприимным хозяином?! Убить сгоряча, такое случается! Но быть таким жестоким, как эти неверные!..

Михал слышал, посмотрел на Османа, но не произнёс ни слова. Взгляды их встретились, они поняли друг друга без слов... Затем Михал всё же заговорил:

–  Существует жестокость случайная, существует жестокость вынужденная, и наконец - существует жестокость грубая, подлая, жестокость ради жестокости, такая, какая воспета в этих песнях!..

–  Не таись от меня, — тихо проговорил Осман и, схватив руку Михала, быстро пожал. — Я знаю, о чём ты подумал, о чём вспомнил. Да, это так и есть! Мы с тобой совершили множество жестокостей случайных и много вынужденных, но таких жестокостей, как в этих песнях, таких жестокостей ради жестокости мы с тобой не совершали... Но я знаю, - Осман говорил с воодушевлением, тихим, но явственным, - я знаю, эти люди тоже будут нашими, их дети и внуки будут служить верно и преданно моим потомкам!.. Я это знаю!..

Кругом велись тихие и громкие беседные речи, раздавались внезапные громкие голоса. Несколько голосов молодых мужских вновь затянули песню:

Мирjано, oj Мирjано, имаш чарне очи, Мирjано! Даj да ги пиjем jа, даj, Мирjано, даj, даj!.. [319]

Снова замолчали Осман и Михал, слушали новую песню, песню о прекрасных глазах красавицы Мирьяны; любовник страстный хочет пить глаза эти губами своими... Эх! Страшная жестокая любовь!..

319

См. примечание 316.

Осман и Михал оставались в селении сербов ещё несколько дней. Болезнь не являлась более среди людей. Осман сказал сельчанам, что болезнь эта - не заразная:

–  Тела умерших не раздулись, лица - не почернели. Эта болесть - не зараза...

Впрочем, в селе стали полагать, что именно присутствие Османа прекратило болезнь... В село прискакал посланный из поезда. Люди, сыновья Османа и Михала, не двигались в путь, ожидали возвращения своих отцов и повелителей. Осман сказал посланному, что спустя день выедет из села:

–  А вы все отправляйтесь в дорогу. Мы с Михалом нагоним вас!..

И спустя день Осман и Михал покинули это село, провожаемые благословениями... Они ехали рядом, на хороших конях своих, как езжали множество раз в своей жизни. Вдали завиднелся поезд. Кто-то из поезда обернулся на близящийся топот копытный и, увидев Османа и Михала, издал радостный крик! Все тотчас остановились, ожидая... Но Осман и Михал, улыбающиеся, ехали, не поспешая...

Продолжали беседу о сербах.

–  Конечно, эти люди обручнеют и сделаются верными и дельными нашими людьми, - говорил Михал.
– Но когда это произойдёт?..