Хирургия Плоти
Шрифт:
— Я сожалею, отче, — выдавил из себя писатель, но подумал, Боже!
Он поспешил обратно. На улице он почувствовал себя странно: не опустевшим, как раньше, а ошалевшим и вышвырнутым. Это город, или это я? Внезапная и обильная вспышка пота сделала его рубашку, залитую рвотой, по ощущениям, как пальто слизи.
Пот был предвестником, как горн…
О нет.
…для голоса:
— ИЩУЩИЙ. ИЩИ!
Кварталом ниже, на углу, светился знак: ПОЛИЦИЯ.
Его шаги отзывались в голове, как какой-то нимб, когда он побежал туда. Конечно, полиция будет
Здоровенный полицейский с бакенбардами впился взглядом в него:
— Че те надо, приятель? Я занят.
— Я… — попытался писатель.
Коп действительно был занят. Он стоял позади длинноволосого подростка, который был прикован наручниками к стулу. Шнур и дубинка образовывали жгут, который он затягивал вокруг шеи парня.
— OK, панк, — предупредил полицейский. — Больше никакого дерьма. Где их наркотики?
Подросток, конечно же, не мог ответить, даже если бы хотел. Его душили. Раскрытый в панике рот, исказился, лицо раздулось.
— Все еще молчишь, да? — коп сделал еще один оборот жгута.
— Какого черта ты делаешь? — закричал писатель.
— Полицейское дело. Этот парень — наркоторговец, подписано лично им. Вероятно, продает это дерьмо детишкам в детском саду. Ну знаешь, весь этот «крэк» и «PCP». [16] Мы должны быть немного жестче; это единственный способ вытрясти что-либо из него.
16
фенолсульфонфталин, также известен как «красный фенол».
Немного жестче? Писатель ошеломленно смотрел. Коп закручивал жгут до самого конца, пока шнур не заскрипел. Тело мальчишки напряглось на стуле, а его лицо начало синеть.
— Говори, панкота. Где ваша заначка? Кто ваш посредник?
— Как он может говорить? — выкрикнул логичный вопрос писатель. — Когда твой жгут вокруг его гребаной шеи!
— Катись, приятель. Это дело полиции. — Полицейский остановился и глянул вниз. — Ах, дерьмо, похоже он подох. — Подросток дернулся несколько раз, а затем вяло сполз со стула с мертвым, опухшим лицом.
Безумие, подумал писатель.
Коп размотал жгут и снял наручники.
— Простой наркоторговец, мы ничего не потеряли. Нет смысла разоряться об этом. — Он дружелюбно взглянул на писателя. — Девчачья ли, или мальчишеская писюлька — все они розовые внутри, верно, приятель? Помоги мне стянуть его штаны, мы можем вдуть ему перед тем как он закоченеет.
Вывеска на стене гласила: Служить и Защищать. Писатель, c колотящимся мозгом, вывалился из участка.
Телефон, промелькнула мысль. Он бросил свой чемодан посреди улицы и вдруг зашатался. Здесь что-то случилось. Надо позвонить кому-нибудь, вызвать помощь. Дома отодвинулись прочь с улицы и выглядели безвредно. Он постучал в первую же дверь.
Мужчина средних лет, ответил:
— Да? Могу я вам помочь, молодой человек?
— Я… — попытался писатель.
Человек был накрашен тенями для век и вишнево-красной помадой. Также он был одет в трусики, подвязки и чулки. Зажимы
— Круто, не так ли?
— А?
Человек спустил гофрированные трусики, обнажив половой член и мошонку, сверкающую булавками. Одна булавка проколола «конец» крайней плоти.
— Ух… круто, да, — ответил писатель.
— Не хотите ли прикоснуться к нему?
— Э-э, ну, нет, — писатель побежал прочь.
Во втором доме он заглянул в полупрозрачную дверь и увидел красивую, обнаженную женщину, гоняющуюся за гигантским сенбернаром, а человек из третьего дома стоял, усмехаясь, на перилах своего крыльца с петлей на шее.
— Измена! Милый Флинс, беги, беги! [17] — процитировал он Шекспира, и сделал шаг с перил.
Тяжелые, глухо чавкающие стуки приветствовали писателя в четвертом доме:
УАК-УАК-УАК! УАК-УАК-УАК!
В окне кухни он увидел мужчину, с очень довольным видом, раскалывающим голову ребенка большим молотком для отбивных, в то время, как позади него женщина в фартуке готовила что-то на сковороде.
Мужчина раздробил череп на части и стал ложкой соскребать нежные мозги в миску.
17
Шекспир. «Макбет», акт 3, сцена 3 — пер. А.Радловой.
— Оливковое масло или рапсовое? — спросил он жену.
Писатель отпрянул и, сдерживая рвоту, вывалился обратно на улицу. Под воздействием увиденного, он чувствовал себя, будто получил удар кувалдой прямо в лицо. Он видел достаточно; он не хотел больше быть Ищущим — он просто хотел вернуться домой. Потом его снова бросило в пот, и голос, как изношенный аккорд, прозвенел снова в его голове:
НО ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ…
Что бы это значило? Сдавшись, писатель наклонился и его вырвало. Это было логично по сути, в конце концов, было его долгом после того, что он видел. Безумие, повторил он, выблевывая спазм за спазмом, как «человеко-насос» для дерьма. Нитки слюны свисали с его губ, в то время, как содержимое вылетало из его желудка. Влажные брызги разлетались по улице.
Ох, что за день.
Закончив, писатель почувствовал себя еще хуже, почувствовал себя изгоем. Частички месива из его последней трапезы блестели, почти как драгоценности, в морозном свечении фонарей. Он чувствовал пустоту, и не только в животе, но и в сердце. Может быть он выблевал свой дух, а?
У меня же есть дух? — подумал писатель.
Он просто охуевал от слишком многих вещей. Безумие города — конечно; и голос — наверняка. Однажды услышанные голоса в голове, вообще-то, не были признаком благополучия. Но, отчего он охуевал больше всего, так это от того, что сам находился здесь. Зачем он пришел? За истиной, за осколками человеческой реальности, чтобы питать свое творчество, задавался вопросом он теперь. Это не имело никакого смысла, но каким-то образом он чувствовал противоположное: что на самом деле отсутствие истины вызывало его. Вакуум, а не действительность. Пустоши.