Хищник. Том 1. Воин без имени
Шрифт:
— В самом начале прошлого века христианство, как это ни прискорбно, подверглось расколу. Возникла дюжина или даже больше отдельных сект. Диспуты между епископами были многочисленными и запутанными, но я, чтобы тебе не запутаться, скажу, что существовали два наиболее влиятельных и склонных к полемике епископа — Арий и Афанасий.
— Я знаю, что христиане — в смысле, католики — последовали за Афанасием и приняли его учение.
— Мы, да. Как правильно учил епископ Афанасий, Бог Сын произошел из той же субстанции, что и Бог Отец. Епископ Арий возражал, утверждая, что Сын только похож на Отца. Поскольку Иисус терпел искушения, как человек, страдал, как страдает человек, и умер, как человек, Он не может быть равным высшему Отцу, который стоит над искушением, болью и смертью. Отец создал Его как человека.
— Ну… — неуверенно произнес я, поскольку никогда прежде не обдумывал подобные тонкости.
— Константин был императором как Западной, так и Восточной Римской империи, — продолжил брат Космас. — Он справедливо посчитал христианство средством укрепить империю и предотвратить ее распад. Но Константин не был теологом, способным понять огромную пропасть между вероучениями Ария и Афанасия, поэтому он созвал церковный собор в Никее, чтобы решить, какая вера истинная.
— Честно говоря, брат Космас, — признался я, — я тоже не совсем понимаю разницу.
— Ну как же! — нетерпеливо произнес он. — Арий, поистине воодушевленный дьяволом, утверждал, что Христос был всего лишь созданием Бога Отца. То есть стоял ниже по отношению к своему отцу. В сущности, был всего лишь Его посланцем, не больше. Но пойми, будь это и впрямь так, тогда Бог мог бы в любое время послать на Землю другого такого спасителя. Если допустить, что возможен другой мессия, тогда получается, что священнослужители, исповедующие учение Христа, вовсе не являются уникальными и неповторимыми. Выходит, что они проповедуют сомнительные истины. И неудивительно, что скандальные воззрения Ария привели в ужас большинство христианских священников, поскольку они упраздняли саму причину их существования.
— Понимаю, — сказал я, хотя в глубине души и обрадовался перспективе, что Бог может послать на Землю другого своего сына при моей жизни.
— Церковный собор в Никее отверг арианские воззрения, но тогда он подверг их порицанию недостаточно. Потому-то Константин и склонялся к арианству в течение всего своего правления. По существу, восточная — или так называемая православная — церковь до сих пор тяготеет к некоторым арианским догматам. Тогда как мы, католики, правильно рассматриваем грех как зло, восточные христиане считают грех проявлением невежества и полагают, что его возможно исцелить при помощи обучения.
— Итак, когда же арианство было окончательно осуждено?
— Примерно через пятьдесят лет после смерти Ария, когда созвали Синод в Аквилее. К счастью, святой епископ Амвросий все предусмотрел и пригласил на то заседание других епископов — последователей Афанасия. Присутствовали только два епископа-арианина, их там буквально заклевали: всячески поносили, затем предали анафеме и исключили из христианского епископата. Арианство было низвергнуто, и католической церкви больше не пришлось страдать от позора этой ереси.
— Тогда каким же образом готы стали арианами?
— Незадолго до того, как арианство было предано анафеме, арианский епископ Ульфила отправился в качестве миссионера к варварам, в те края, где визиготы жили в своих волчьих логовах. Он обратил их, они обратили своих соседей, братьев-остроготов, а те — бургундов и других чужаков.
— А что, брат Космас, неужели в те края не отправлялись также и католические миссионеры?
— Разумеется, отправлялись. Но не забывай, что большинство германцев обладают грубым разумом. Они просто не в состоянии осознать, как две божественные сущности, Бог Сын и Бог Отец, могут иметь одно происхождение. Здесь требуется напрячь веру, а не интеллект. Вера идет из сердца, а не из головы. Неведение — мать молитвы. Но вот доводы ариан — мол, сын просто похож на отца — это варвары могут понять своим грубым разумом, и им не приходится напрягать свои грубые сердца.
— А ты еще назвал их христианами!
Космас развел руками:
— Только потому, что ариане неопровержимо следуют наставлениям Христа — «возлюби ближнего своего» и так далее. Но они поклоняются Христу не так, как надо: они поклоняются только Богу. Я с таким же успехом мог назвать их иудеями, не имеет значения. Среди их абсурдных вероучений есть постулаты о том, что две или несколько форм поклонения одинаково правомерны. Таким образом, ариане имеют глупость позволять вторгаться к ним другим религиям — включая и нашу, Торн, — наша же религия неизбежно восторжествует над другими.
Может показаться странным — в то время это казалось странным мне самому, — что я один из всей христианской католической общины осмеливался задавать вопросы, высказывать сомнения, сомневаться даже в заповедях и правилах той строгой веры, в которой мы все жили. Оглядываясь назад, я полагаю, что могу объяснить свою безрассудную любознательность и зарождающееся стремление восстать против навязываемого мне воспитания. Я думаю теперь, что это было первым проявлением женской составляющей моего характера. За свою долгую жизнь я не раз убеждался в том, что большинство женщин, особенно те, кто обладал хотя бы крупицами разума и имел начатки образования, были существами ранимыми до неуверенности, склонными к сомнениям, вечно готовыми к подозрению. Таким же был и я сам в юности.
Имея возможность неограниченно просматривать книги и свитки, задавать вопросы наставникам и присматриваться к другим людям, я по мере сил пытался разрешить свои сомнения относительно того, что, как предполагалось, было данной Богом верой — что, как предполагалось, было моей верой, — стараясь примириться, через осмысление, а не через простое допущение, с многочисленными несоответствиями, которые я в ней находил. Но как раз в это время похотливый брат Петр начал пользоваться мной как женщиной-рабыней.
Хотя я тогда уже вовсю гордился приобретенными мною многочисленными научными знаниями, а также некоторым количеством мирских познаний, я оказался совершенно неподготовлен к приставаниям Петра и даже не понимал толком, что происходит на самом деле. Из объяснений похотливого повара я усвоил лишь одно: то, чем мы с ним занимались, надо было скрывать. Таким образом, я, конечно же, понимал, хотя упорно пытался не допустить это знание даже в самый дальний уголок своего сознания, что наше поведение было совершенно непозволительным. А еще, несмотря на мою независимость и даже своеволие в других вопросах, мне слишком долго внушали уважение к авторитету — означающее подчинение любому, кто старше или выше рангом, — потому-то я никогда не пытался воспротивиться приставаниям Петра.