Хищник
Шрифт:
2. Дарья Дмитриевна Телегина
Остаток ночи она провела в суомском готеле "Гоглант". Не спала, разумеется. Куда там – спать! Взяла номер с ванной – благо, в поясном кошельке "завалялось" триста рублей золотом, – села в горячую воду, "набулькала" полстакана старки и выпила залпом.
"Как парное молоко…"
Или, как нарзан.
Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.
– Ну, надо же!
Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял, как следует.
"В
Тем не менее, налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.
"Ужас какой!"
И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не "блядки на сеновале". Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.
"А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!"
Вот это уже был настоящий ужас. И не просто "ужас, ужас, ужас, ужас!", как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью – кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте "опрокидывания" Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.
– Н-да…
Руки тряслись, – но явно не с перепоя, – в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.
"Вот же дура! А еще штаб-офицер!"
Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.
"И ведь предупреждали!"
Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали – "без утайки", – и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.
"Случай…"
Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета…
"Грета знает про Марка… и про меня…"
Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт – Дарья "чувствовала" Грету точно так же, как некогда Марка.
"Кто она?" – но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?
"Человек, наверное…" – подумала она неуверенно, вновь наполняя "внезапно" опустевший стакан.
"Возможно, человек".
Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже "метаморфоза" не расставила точек над "и". Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда и уж тем более эффекты "технической левитации".
– У тебя, Дари, светлая голова. – Марк сидел напротив, курил трубку, смотрел сквозь дым. – Острый ум… Ракицкий сказал "мужской"? Дурак он этот Ракицкий, хоть и профессор. У тебя не мужской ум и не женский. У тебя ум математика. Дар божий. Интеллект огромной мощи, и то, что он "живет" в голове женщины, это всего лишь факт биографии.
– Исключительный факт, – выдавила Дарья, чувствуя, как стекает из угла рта вниз по подбородку очередная струйка слюны.
– Женщины-математики твоего уровня редкие птицы, – не стал спорить Марк.
Он был единственным, кто смотрел ей в лицо без сострадания и печали. Кто воспринимал ее такой, какая есть, не испытывая – во всяком случае, так представлялось – никакого особого неудобства, то есть без ущерба своему эстетическому чувству.
– Тем не менее, полагаю, что ум твой все-таки более женский, чем мужской, хотя ты и умнее абсолютного большинства мужчин. Быть женщиной не оскорбление, Дари. Вот, что я хотел сказать.
– Я не женщина, – возразила Дарья. – Я урод.
– Одно другому не мешает, – отмахнулся Марк и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую серебряную фляжку. – Ты инвалид, Дари. С этим не поспоришь, но ты женщина-инвалид. Это тоже факт.
Он отвинтил крышечку и сделал маленький глоток.
– Очень крепкий напиток… Почти 90 градусов.
– Спирт? – спросила она.
– Нет, но по содержанию близок к тому, чтобы быть им. Шдэрх.
– Что? – не поняла Дарья.
– Этот напиток называется Шдэрх, – объяснил Марк. – Это не по-русски, а в переводе что-то вроде "Грозового перевала". Да, пожалуй, так и есть – "Грозовой перевал".
– Где? – ей трудно было произносить длинные фразы, и везде, где возможно, она ограничивалась короткими.
– Далеко, – вздохнул Марк, пряча фляжку в карман. – Ты не знаешь.
Такое возникало иногда в их беседах. Они набредали на тему, которая была Марку неприятна, или, что случалось чаще, он просто не хотел объяснять нечто, связанное с его прошлым. А оно у Марка было, надо полагать, ой какое непростое. Это Дарья знала наверняка. "Чувствовала". Хотя и не смогла бы, наверное, облечь это "знание" и это "чувство" в слова.
– Чувствуешь? – неожиданно спросил Марк.
Врать не хотелось. Хотелось говорить правду.
– Да.
– Ну, и что ты там "увидала"?
– Не знаю… словами… не объяснить.
– Попробуй! – сказал мягко, но по ощущениям, как если бы отдал приказ. Не ослушаешься, не убежишь.
– Две луны… – она смотрела на него с мольбой, ожидая если не похвалы, то хотя бы уверения, что не сошла с ума.
– Точно, – кивнул он после короткой паузы. – Две луны над тихой водой… "Сладкие воды"… У тебя, Дари, не только интеллект. У тебя еще и Дар. Талант немереный. Вот какое дело.
– Все зря…