Хлеб ранних лет
Шрифт:
– На двери есть крючок, – сказал я.
– Где? – спросила Хедвиг.
– Здесь, – ответил я, постучав по двери с наружной стороны, повыше дверной ручки; на несколько секунд левая рука и лицо Хедвиг скрылись в темноте за дверью. Потом яркий свет с улицы осветил Хедвиг, и я начал внимательно разглядывать ее; я знал, как ей было страшно, ведь я разглядывал ее, словно картину, но она выдержала мой взгляд, только слегка опустила нижнюю губу; она смотрела на меня так же внимательно, как я на нее, и я почувствовал, что мой страх пропал. Я снова ощутил боль оттого, что ее лицо
– Тогда, – проговорил я, – вы были блондинкой.
– Когда это? – спросила она.
– Семь лет назад, незадолго до того, как я уехал из дома.
– Да, – сказала она, улыбаясь, – тогда я была белокурой и малокровной,
– Сегодня утром я искал белокурую девушку, – сказал я, – а вы все это время сидели позади меня на чемодане.
– Не так уж долго, – возразила она, – я уселась как раз перед тем, как вы подошли. Я вас сразу узнала, но не хотела заговаривать первой. – Она опять улыбнулась.
– Почему? – спросил я.
– Потому, что у вас было такое сердитое лицо, и потому, что вы показались мне очень взрослым и важным, а я боюсь важных людей.
– Что вы подумали? – спросил я,
– Да ничего, – сказала она, – я подумала: так вот, значит, какой он, этот молодой Фендрих; на карточке у вашего отца вы выглядите гораздо моложе. О вас нехорошо говорят. Кто-то рассказывал мне, что вы совершили кражу.
Она покраснела, и я ясно увидел, что теперь она совсем не малокровная: лицо у нее стало таким пунцовым, что мне было невыносимо смотреть на нее.
– Не надо, – проговорил я тихо, – не надо краснеть. Я действительно украл, но это было шесть лет назад, и я… я бы сделал это снова. Кто вам об этом рассказал?
– Мой брат, – ответила она, – а он совсем не плохой парень.
– Да, он совсем не плохой парень, – повторил я, – и когда я ушел от вас, вы думали о том, что я совершил кражу.
– Да, – сказала она, – я думала об этом, но недолго.
– А все же сколько? – спросил я.
– Не знаю, – ответила она, улыбаясь, – я думала еще о других вещах. Мне хотелось есть, но я боялась сойти вниз, потому что знала – вы стоите у двери.
Я вытащил булочку из кармана пиджака; улыбнувшись, она взяла ее, быстро разломила пополам, и я увидел, как ее большой палец, белый и крепкий, глубоко вошел в мякиш, как в подушку. Она съела кусочек булки, но, прежде чем она успела откусить еще один, я проговорил:
– Вы не знаете, кто рассказал вашему брату о моей краже?
– Вам это очень важно знать?
– Да, – проговорил я, – очень важно.
– Должно быть, люди, которых вы… – она покраснела, – у которых это произошло. Брат сказал мне: «Я знаю об этом из первых уст». – Она съела второй кусочек хлеба и, глядя в сторону, тихо прибавила: – Мне жаль, что я вас прогнала тогда, но я испугалась. И в тот момент я вовсе не думала об истории, которую мне рассказывал брат.
– Мне даже хочется, – сказал я, – чтобы та кража была настоящей, но самое скверное заключается в том, что это я просто по-дурацки вел себя. Тогда я был еще слишком молод, слишком робок, теперь у меня получилось бы лучше.
– Вы ни капельки не раскаиваетесь? Да? – спросила она, кладя себе в рот еще кусочек хлеба.
– Нет, – сказал я, – ни капельки; только после того, как это обнаружилось, получилась некрасивая история, и я не мог защищаться. Они меня простили, а. знаете ли вы, как это приятно, когда вам прощают что-нибудь, в чем вы вовсе не чувствуете себя виноватым?
– Нет, – сказала она, – не знаю, но могу себе представить, как это скверно. Нет ли у вас, – спросила она, улыбаясь, – нет ли у вас случайно еще хлеба в кармане? А что вы, собственно, с ним делаете? Кормите птиц, или, может быть, вы боитесь голода?
– Я постоянно боюсь голода, – ответил я. – Хотите еще хлеба?
– Да, – сказала она.
– Пойдемте, – предложил я, – я куплю вам.
– Можно подумать, что ты находишься в пустыне, – сказала она, – уже семь часов, как я не держала во рту ни крошки.
– Пойдемте, – повторил я.
Она умолкла и перестала улыбаться. – Я пойду с вами, – проговорила она медленно, – если вы дадите слово, что никогда больше не войдете ко мне в комнату так неожиданно и с такой массой цветов.
– Обещаю вам это, – сказал я.
Она нагнулась за дверью и отбросила кверху крючок, и я услышал, как крючок ударился о стенку.
– Это недалеко, – сказал я, – сразу за углами, пойдемте.
Но она по-прежнему стояла, придерживая спиной закрывающуюся дверь, и ждала, пока я не пройду вперед. Я пошел немного впереди нее, время от времени оборачиваясь, и только теперь я заметил, что она захватила с собой сумочку. На этот раз в кафе за стойкой стоял мужчина, нарезавший большим ножом свежий яблочный пирог; коричневая решетка из теста на зеленом яблочном джеме была совсем мягкой, и, боясь повредить ее, мужчина осторожно вонзал нож в пирог. Мы молча стояли рядышком около стойки и наблюдали за его движениями.
– Здесь бывает, – сказал я тихо Хедвиг, – еще куриный бульон и суп с мясом.
– Да, – произнес мужчина, не поднимая глаз. – Это у нас можно получить. – Из-под его белой шапочки выбивались черные густые волосы, от него пахло хлебом, как от крестьянки – молоком.
– Нет, – сказала Хедвиг, – не надо супа. Лучше пирог.
– Сколько порций? – спросил мужчина. Отрезав последний кусок, он одним движением вытащил нож из пирога и с улыбкой оглядел свою работу.
– Спорим? – предложил он, и его узкое смуглое лицо сморщилось в улыбке. – Спорим, что все куски совершенно одинаковы по величине и по весу. Самое большее,– он отложил нож в сторону, – самое большее – разница в два-три грамма, этого не избежишь. Спорим?
– Нет, – ответил я, улыбаясь, – не стану спорить, ведь в этом споре я наверняка проиграю.
Пирог был похож на круглое решетчатое окошечко собора.
– Наверняка, – сказал мужчина, – вы наверняка проиграете. Сколько вам порций?
Я вопросительно взглянул на Хедвиг. Улыбаясь, она произнесла:
– Одной будет слишком мало, а двух – слишком много.
– Значит, полторы, – сказал мужчина.
– А так можно заказать? – спросила Хедвиг.
– Ну, конечно, – ответил он, схватил нож и разрезал один кусок пирога точно посередине.