Хлеб с ветчиной
Шрифт:
Наступил день нашей первой исповеди, и мы пошли в церковь. Как-то в кафе-мороженое мы познакомились со священником и разговорились. Мы даже заходили к нему домой. Он жил в доме за церковью со своей старой женой. Мы просидели у него довольно долго и завалили его всевозможными вопросами о Боге: а какого Он роста? И что же. Он целый день сидит в своем кресле? А Он посещает ванную комнату, как все это делают? Священник никогда не давал нам точных ответов на наши конкретные вопросы, но все равно он казался отличным мужиком, у него была приятная улыбка.
По дороге в церковь
— Жаль, что собаки не могут попадать в рай, — сказал Фрэнк.
— Почему это?
— Для этого нужно быть крещеным.
— Давай мы окрестим ее.
— Ты думаешь?
— Она заслужила свой шанс попасть в рай.
Я взял собаку на руки, и мы вошли в церковь. Подтащили псину к чаше со святой водой. Я держал ее за шею, пока Фрэнк брызгал водой ей на лоб, приговаривая:
— При сем крещу тебя.
Потом мы вытащили собаку обратно на улицу и отпустили.
— Смотри-ка, она даже выглядит как-то по-другому, — сказал я.
Собака потеряла к нам всякий интерес и потрусила дальше по тротуару, а мы вернулись в церковь. Снова подойдя к чаше, мы помакали пальцы в святую воду и потом перекрестились. Дальше мы оба встали на колени на низкую скамеечку рядом с исповедальней, вход в которую был закрыт занавеской. Вскоре из-за занавески вышла толстая тетка. Когда она проходила мимо, я учуял крепкую вонь ее тела. Это была смесь запаха церкви и еще чего-то наподобие мочи. Каждое воскресенье люди приходили на мессу и нюхали эту смесь, но никто ничего не говорил. Я собирался поговорить об этом со священником, но не смог. Возможно, подумал я, этот запах источают свечи.
— Я пошел, — сообщил Фрэнк, поднялся и скрылся за занавеской.
Он пробыл там довольно долго, а когда снова появился, на его лице сияла улыбка.
— Здорово! Это было здорово! Сейчас твоя очередь!
Я встал, отвел занавеску и вошел. Было темно. Я снова опустился на колени. Все, что я смог разглядеть, — это ширму прямо передо мной. Фрэнк говорил, что за ней прятался Бог. Я стоял на коленях и пытался думать о чем-нибудь плохом, что я натворил, но на ум ничего не шло. Сколько я ни пытался, ничего не получалось. Я словно отупел. Я не знал, что мне делать.
— Ну, начинай, — сказал чей-то голос. — Говори что-нибудь!
Голос был сердитый. Я не ожидал услышать здесь что-либо подобное. Я думал, у Бога достаточно времени. Я испугался и решил врать.
— Хорошо, — начал я. — Я… ударил своего отца. Я… проклял мать… Я украл деньги из ее сумочки и потратил их на шоколадные батончики. Я выпустил воздух из мяча Чака. Я заглядывал под платье одной девочке. Я ударил мать и съел свою козявку. Наверно, это все… Ах да, сегодня я окрестил собаку.
— Ты окрестил собаку? — переспросил голос.
Я понял — это конец. Смертный грех. Дальше продолжать не имело смысла. Я встал, чтобы удалиться. Не помню, посоветовал мне голос прочитать какую-нибудь молитву или он так ничего и не сказал на прощанье. Я отодвинул занавеску — на
— Я чувствую очищение, — сказал Фрэнк. — А ты?
— Нет.
Больше я не исповедовался. Эта процедура была похлеще даже утренней мессы.
18
Фрэнк обожал аэропланы. Он давал мне почитать много разной макулатуры о Первой мировой войне. Лучшими летчиками считались Летающие Тузы. Их воздушные схватки — собачьи бои — были грандиозны, в небе кружились огромные клубки из «спадов» и «фоккеров». Я читал все истории о воздушных боях. Мне не нравилось только то, что немцы всегда проигрывали. В остальном это было здорово.
Я любил приходить к Франку за журналами. У его матери были красивые ноги, и она всегда надевала туфли на высоком каблуке. Я наблюдал за ней, когда она сидела в кресле, забросив ногу на ногу и высоко задрав юбку. Отец Франка сидел в кресле напротив, и оба они всегда были пьяные. Отец Фрэнка во время Первой мировой войны был летчиком и потерпел аварию. У него в одной руке вместо кости была проволока. Он получал пенсию и тоже мне очень нравился. Когда мы приходили в его дом, он всегда спрашивал нас:
— Ну, как дела, ребята? Что новенького?
И вот однажды мы узнали об авиационном шоу. Зрелище было организовано с размахом. Фрэнк достал карту, и мы решили добираться до места представления автостопом. Честно говоря, я думал, что мы, скорее всего, не попадем на это представление, но Фрэнк сказал, что мы будем там. Его отец дал нам деньги.
Мы вышли на бульвар вместе с нашей картой и остановили машину. Водитель согласился немного подвезти нас. Это был уже пожилой мужчина с мокрыми губами, которые он постоянно облизывал. На нем была старая клетчатая рубашка, застегнутая наглухо. Галстука он не носил. И еще у него были странные лохматые брови, которые свисали ему прямо на глаза.
— Меня зовут Дэниел, — сказал он.
За нас ответил Фрэнк:
— Это Генри, а я — Фрэнк.
Дэниел помолчал, потом вытянул сигарету «Лаки Страйк» и прикурил.
— У вас есть родители, ребята?
— Да, — ответил Фрэнк.
— Да, — повторил я.
Сигарета у Дэниела была уже вся мокрая. Он остановил машину на светофоре и заговорил:
— Я вчера был на пляже, там легавые заловили под пирсом двух парней. Один отсасывал у другого. Их повязали и повезли в каталажку. Какое дело легавым, кто у кого отсасывает? Меня это просто бесит.
Загорелся зеленый, и Дэниел поехал дальше.
— Не кажется ли вам, что это свинство? Один парень отсасывает у другого, а их хватают и волокут в тюрьму!
Мы промолчали.
— Нет, ну как вы думаете, — не унимался Дэниел, — имеют ребята право брать друг у друга за щеку?
— Наверное, да, — сказал Фрэнк.
— Ага, — подтвердил я.
— А вы куда, ребята, направляетесь? — заинтересовался Дэниел.
— На авиационное шоу, — ответил Фрэнк.
— О, авиа-цирк! Я тоже люблю авиацию! Вот что я скажу вам, ребята, вы возьмете меня с собой, а я довезу вас прямо до места. Как?