Хлеб с ветчиной

Буковски Чарльз

— Нет, — возразил Чак, — она сама виновата. Теперь пусть борется.

— Я ненавижу вас, ублюдки, — прошипел я.

— Барни в раз прикончит ее, — сказал Джини.

— Он разорвет ее на кусочки, — поддакнул Эдди. — Просто пока он боится ее когтей, но как только набросится на нее, то прикончит в момент.

Барни — огромный коричневый бульдог со слюнявой пастью. Тупой, жирный с бесчувственными глазами. Он продолжал рычать и мало-помалу продвигаться вперед. Шерсть на его холке и спине стояла дыбом. Мне хотелось пнуть его по его дурацкой жопе, но я боялся, что он отгрызет мне ногу. Он жаждал убийства. А белая кошка была еще котенком. Она шипела и ждала, вжимаясь в стену — прекрасное создание, совсем невинное.

Собака наступала. Зачем им это было нужно? В этом не было ни грамма смелости, отваги, ничего, кроме подлой забавы. Где же были взрослые? Где они-умные и авторитетные? Они всегда были готовы ругать и стыдить нас. Где же они были теперь?

Я думал прорваться вперед, схватить кошку и убежать, но мне не хватало смелости. Я боялся, что бульдог набросится на меня. Сознание того, что для спасения котенка мне не хватает мужества, убивало меня. Я почувствовал физическую боль. Я был слабый. Я не хотел, чтобы свершилось убийство, но я и не знал, как предотвратить его.

— Чак, — попросил я, — пожалуйста, отпусти кошку. Отзови своего пса.

Чак не ответил. Он продолжал наблюдать, а потом скомандовал:

— Барни, взять ее! Взять!

Барни ринулся вперед, но, неожиданно для всех, кошка накинулась на него. Словно белая молния — шипящая, когтистая и зубастая. Бульдог отскочил назад, а кошка снова прижалась к стене.

— Взять ее, Барни! — не унимался Чак.

— Хватит, придурок! — крикнул я.

— Не пизди! — пригрозил Чак.

Барни снова двинулся вперед. Я услышал какой-то шум позади нас и обернулся. Я увидел старика Гибсона, который наблюдал за происходящим во дворе из окна своей спальни. Он тоже хотел посмотреть на убийство кошки, так же, как и эти безумные дети. Почему?

Старик Гибсон со вставленными зубами был нашим почтальоном. Его жена все время сидела дома и выходила на улицу только для того, чтобы выбросить мусор. На ней всегда была ночная рубашка, поверх халат, на ногах шлепанцы, волосы непременно заправлены под сеточку.

Точно в таком виде миссис Гибсон появилась в окне рядом со своим мужем, ожидая расправы над кошкой. Старик Гибсон был одним из немногочисленных жителей нашего квартала, который имел работу, но и он жаждал убийства. Он ничем не отличался от Чака, Эдди и Джини.

Это было сверх моего понимания.

Бульдог наседал. Я не мог больше на это смотреть. Я испытывал гнусное чувство, оставляя кошку на растерзание. Можно было попробовать спасти ее, но я знал, что люди будут мешать мне. Дело в том, что этот котенок противостоял не только бульдогу, он противостоял Человечеству.

Я развернулся и пошел прочь со двора. Я шел по улице к дому, в котором жил. На веранде меня поджидал отец.

— Где ты был? — спросил он.

Я не ответил.

— Иди в дом, — велел отец. — И прекрати изображать из себя мученика, или я помогу тебе узнать, что это такое на самом деле.

21

С нового учебного года я пошел в младшую среднюю школу Джастин. Половина ребят из начальной школы Делси перешли в Джастин — самые здоровые и агрессивные. Наш седьмой класс выглядел старше девятого. Когда мы выстроились на урок физкультуры для переклички, большинство ребят оказались крупнее нашего учителя. Мы стояли перед ним — высокие, неуклюжие с ввалившимися животами, понурыми головами и сутулые.

— Бог ты мой, — сказал Вагнер, наш учитель физкультуры. — А ну, грудь вперед, плечи назад, встать прямо!

Никто не пошевелился. Мы были такими, какими были, и не хотели меняться. Нас называли детьми Депрессии. На наших столах не бывало приличной пищи, но мы вымахали в настоящих верзил и силачей. Я думаю, многие из нас не были избалованы любовью в своих семьях, но мы привыкли и не нуждались в доброте и заботе со стороны. Мы не питали уважения к старшим. Мы были чудаковатые, но люди не смеялись над нами и были заботливы. Наверное, мы выросли слишком быстро, оставаясь в сущности детьми. Мы были словно плюшевые тигры.

У Сэма Фельдмана, еврея, уже росла черная борода, и ему приходилось бриться каждое утро. К полудню подбородок Сэма уже вновь был черный. Черные волосы густо покрывали его грудь, а из-под заросших подмышек разило потом. Еще один наш приятель выглядел как Джек Демпси. Следующий, Питер Мангейлор, имел член длиной в 10 дюймов, в лежачем состоянии. А когда мы были в душе после физкультуры, выяснилось, что у меня самые здоровенные яйца.

— Эй! Посмотрите на его яйца! Видали такие?

— Ни хрена себе! Залупы почти не видно, одни яйца!

— Вот это мудя!

Я не знаю, что это такое произошло с нами, но мы были особенные. Мы сами чувствовали разницу. Это проявлялось во всем: как мы двигались, как разговаривали. Мы не болтали много, мы просто принимали все, как само собой разумеющееся, и это всех раздражало.

После уроков наша команда часто играла в футбол с командами из восьмого и девятого класса. Здесь проблем не было. Мы били их в пух и прах, мы забивали красивые голы и выигрывали в сухую почти без напряжения. Большинство команд играют в пас, но тактика нашей команды — сквозные проходы. Мы ставили блоки и просто сбивали противника с ног, давая возможность нашему нападающему продвигаться к голевой линии. По правде говоря, блоки — это был способ проявления нашей агрессивности, а нападающий нас мало интересовал. Наши противники были просто счастливы, когда мы переходили на игру в пас.

Девчонки оставались после занятий, чтобы посмотреть на нас. Некоторые из них уже гуляли с парнями из старшей средней школы. С салагами из нашей школы они путаться не желали, но всегда оставались посмотреть на нас — семиклассников. Мы были знамениты. Девчонки наблюдали за нами и дивились. Я не был в команде, но я всегда стоял на поле за игровой чертой и украдкой курил, представляя себя тренером. Всем нам уже хотелось ебаться, когда мы смотрели на девчонок. Но большинство из нас попробовали только мастурбировать.