Хлеб с ветчиной
Шрифт:
Мастурбация. Я отлично помню, как приобщился к ней. Однажды утром Эдди поскребся в окно моей комнаты.
— Ты чего? — спросил я.
Он показал мне пробирку — на дне виднелась какая-то белая сопля.
— А что это?
— Сперма, — зашептал Эдди. — Это моя сперма.
— Да?
— Да, это очень просто. Нужно просто подрочить. Плюнь себе на ладошку, возьми хуй и начни тереть его, будет кайфово, и потом из залупы выскочит белая жидкость — это и есть сперма.
— Да?
— Да, — сказал Эдди и ушел со своей пробиркой.
Некоторое время я размышлял об услышанном и, наконец, решился попробовать.
Однажды я стоял на поле, курил украдкой и наблюдал, как наша команда разделывала в говно другую команду. Неподалеку примостилась девчонка. Когда наши ребята устроили свалку, я заметил, что ко мне направляется Курни Вагнер — тренер по гимнастике. Я выбросил сигарету, захлопал в ладоши и выкрикнул:
— Давай, ребята, сметите в помойку эту кучу говна!
Вагнер подошел ко мне и встал рядом. Он просто стоял и таращился на меня. Я чувствовал на себе его озлобленный взгляд.
— Я достану вас всех, подонки! — сказал Вагнер. — Особенно тебя!
Я повернул голову, бросил на него небрежный взгляд и отвернулся. Вагнер еще поглазел на меня и ушел.
Я чувствовал себя неплохо. Мне нравилось, что меня держали за самого плохого. Быть гаденышем здорово. Любой может слыть хорошим, для этого не требуется много выдержки. Вот Диллинджер имел выдержку. Мамаша Баркер была великая женщина, она учила своих парней управляться с автоматами. Я не хотел быть похожим на своего отца. Он только старался походить на выродка. Когда ты на самом деле плох, ты не кривляешься, ты просто такой есть. И мне нравилось быть ублюдком. Попытки быть хорошим делали меня слабым.
Девчонка, что стояла рядом, сказала:
— Ты не должен был выслушивать это от Вагнера. Ты что, его боишься?
Я повернулся и посмотрел на нее. Я неподвижно пялился на нее довольно долго.
— Ты чего? — спросила она.
Я отвел взгляд, сплюнул и пошел прочь. Медленно я прошествовал вдоль всего поля, вышел через задние ворота и двинул домой.
На Вагнере всегда были серые от пота сорочка и брюки. У него уже обозначилось маленькое брюшко. Что-то беспрерывно тревожило его. Единственным его преимуществом перед нами был его возраст. Он постоянно пытался запугать нас, но ему все реже и реже это удавалось. Всегда со мной рядом был кто-то, кто доставал меня, не имея на то никакого права. Вагнер или мой отец. Мой отец и снова Вагнер. Чего они хотели от меня? Почему они возникали на моем пути?
22
Однажды точно так же, как в начальной школе Дэвид, ко мне привязался один парень. Он был маленький, тощий, с жиденькими волосенками на голове. Все пацаны называли его Плешивый. Настоящее его имя звучало так — Эли Ла Кросс. Имя мне нравилось, а вот сам Плешивый — нет. Но он просто прилепился ко мне. Уж очень он был жалкий, и мне не хватало духу сказать ему, чтобы он отвалил. Это все равно, что отпихнуть дворняжку, вечно голодную и уже много раз битую. Конечно, мне не доставляло удовольствия общаться с ним, но поскольку я знал,
Каждый день после занятий мы вместе возвращались домой. Плешивый жил вместе с отцом, матерью и дедушкой в маленьком доме на краю парка. Мне нравилось это место с огромными тенистыми деревьями. Поскольку многие считали меня уродливым, я всегда предпочитал тень открытому солнцу, темноту — свету.
По дороге Плешивый рассказывал мне о своей семье. Его отец был врачом, хорошим хирургом, но у него отобрали лицензию, потому что док спился. В один день я познакомился с отцом Плешивого. Он сидел на стуле под деревом возле своего дома. Просто сидел и все.
— Пап, — позвал Плешивый, — это Генри.
— Привет, Генри.
Он напомнил мне моего дедушку, когда я впервые увидел его, стоящего на крыльце своего дома. Только у отца Плешивого были черные волосы и борода, а вот глаза точно такие же — остекленевшие и сверкающие так странно и притягательно. В кого уродился Плешивый — его сын — такой тусклый и жалкий?
— Пошли, — позвал меня Плешивый.
Мы спустились в подвал, что находился под домом. Там было темно и сыро. Мы немного постояли, подождав, пока наши глаза привыкнут к мраку. И вскоре я смог различить несколько бочонков.
— Эти бочки под завязку наполнены вином. В каждой свой сорт. И краники есть. Хочешь попробовать немного?
— Нет.
— Давай, просто сделаешь один ебучий глоток.
— Зачем?
— Да ты, блядь, мужик или кто?
— Я мужик.
— Тогда не пизди, а пробуй.
Он подначивал меня, маленькая Плешь. Без проблем. Я подошел к бочонку и склонился к крану.
— Давай, открой свой чертов рот! И поверни этот хренов кран!
— А в нем не завелись какие-нибудь пауки?
— Давай, открывай! В жопу всех пауков! Я подставил рот под кран и открыл его. Струйка пахучего напитка наполнила мне рот, и я сплюнул его.
— Да не будь ты куриной сракой! Проглоти! Что за говнище ты устраиваешь?
Я снова открыл кран, наполнил рот вином и проглотил его. Закрыв кран, я выпрямился. Я думал, меня вот-вот вырвет.
— Теперь ты пей, — сказал я Плешивому.
— Обязательно, — ответил он, — Что я — мудак перепуганный?!
Он склонился к крану и хорошенько присосался. Этот салажонок не должен был превзойти меня. И я отошел к другому бочонку и тоже приложился. Вскоре я стал ощущать в себе перемены, и они были к лучшему.
— Эй, Плешивый, — сказал я, — а мне нравится это дерьмо!
— Ну, так не тряси мудями, пробуй еще.
И я попробовал еще. Каждый новый глоток становился вкуснее, и с каждым новым глотком мне становилось лучше.
— Послушай, Плешивый, все это принадлежит твоему отцу? Я бы не выпил столько.
— А ему уже на все наплевать. Он бросил пить.
Никогда еще мне не было так хорошо, даже по сравнению с мастурбацией. Почему никто не рассказал мне об этом? Теперь жизнь была великолепна, люди совершенны, потому что неуязвимы.