Хлеб с ветчиной
Шрифт:
Я остановился, присел и протянул руку, но пес отскочил.
— Иди сюда, приятель, я твой друг… Ну, давай, не бойся…
Он осторожно приблизился. Глаза его были полны печали.
— Что же они сделали с тобой, парень?
Пес подбирался все ближе и ближе, стелясь по тротуару и усердно виляя хвостом. Потом он просто прыгнул на меня, и я, не устояв под ударом его передних лап, распластался на асфальте. Несмотря на худобу, он был все же слишком большой и тяжелый. Оседлав меня, осмелевшая псина принялась лизать мне лицо, уши, лоб. Я еле спихнул его, вскочил и вытер лицо.
— Сидеть!
Я достал из пакета сэндвич и отломил кусок.
— Немного тебе, остальное мне, старикан! — сказал я и положил его порцию на тротуар.
Пес подошел к угощению, понюхал и отошел. Облизываясь и оглядываясь на меня, он стал удаляться.
— Эй, приятель, погоди! Этот был с арахисовой пастой! Иди попробуй копченой колбаски! Вернись! Ко мне!
Пес с опаской подошел снова. Я отыскал сэндвич с колбасой, отломил большой кусок, соскоблил с него горчицу и бросил на тротуар.
Привереда склонился над подачкой, уткнулся в нее носом, обнюхал, повернулся и потрусил прочь. На этот раз он даже не оборачивался, все быстрее и быстрее удаляясь вдоль по улице. Неудивительно, что я постоянно пребывал в состоянии депрессии — ненадлежащее питание.
Я продолжил свой путь на работу. Это была та же самая улица, по которой я ходил в школу.
Наконец я прибыл на место, отыскал служебный вход и вошел. Из яркого солнечного света я попал во мрак. После того как мои глаза слегка привыкли к темноте, я разглядел мужчину, стоящего всего в нескольких шагах от меня. Половина его левого уха отсутствовала. Сам он был высокий и очень худой. Узкие, как игольное ушко, зрачки как-то странно располагались на его бесцветных глазах. Но что самое удивительное, этот дистрофик был перетянут ремнем, а поверх ремня свисало странное, уродливое брюхо. Видимо, жир со всего организма сконцентрировался именно на животе, обрекая другие части тела на истощение.
— Управляющий Ферис, — представился он. — А вы, я полагаю, мистер Чинаски?
— Да, сэр.
— Вы опоздали на пять минут.
— Меня задержала… Ну, я остановился, чтобы покормить бродячую собаку, — сказал я, улыбаясь.
— Это самое глупое оправдание, которое я слышу за последние тридцать пять лет моей службы здесь. Ты что, не мог придумать чего-нибудь поумнее?
— Я только начинаю, мистер Ферис.
— И скоро закончишь. Ладно, смотри, это — таймер, а вон стеллаж с регистрационными картами. Найди свою карту и отметь время прихода на работу.
Я отыскал — Генри Чинаски, служащий № 68754. Взяв карту, я уставился на таймер — что делать дальше?
Ферис встал позади меня и тоже вытаращился на автомат.
— Ты уже опоздал на шесть минут, — услышал я его голос. — Когда опоздание составляет десять минут, мы вычитаем час.
— Значит, если опаздываешь на десять минут, то лучше не торопиться?
— Не остри. Когда мне хочется посмеяться, я слушаю Джека Бенни. А если ты прогуляешь час, то просто потеряешь работу к чертовой матери.
— Извините, но я не знаю, как управляться с таймером. Как мне отметиться?
Ферис выхватил карту из моих рук и указал на таймер.
— Видишь эту щель?
— Ага.
— Что?
— Я говорю, да, сэр.
— Отлично, она предназначена для первого дня недели, значит для сегодняшнего дня.
— А-а…
— В нее вставляется карта, вот таким образом, — он вставил карту в щель и затем вытянул ее обратно. — Когда карта будет там, нужно потянуть за этот рычаг, — Ферис дернул рычаг, но карты-то там не было.
— Я все понял. Давайте приступим, — потянулся я к карте.
— Нет, подожди, — не унимался он. — Когда уходишь на обед, также нужно отмечаться, но уже в этой щели.
— Да, я понял.
— А когда возвращаешься с обеда, то вставляешь карту в следующую щель. Обед тридцать минут.
— Тридцать минут. Все ясно.
— И наконец, когда рабочий день заканчивается и ты уходишь домой, или в свою гостиницу, или еще куца, не знаю, где уж ты там живешь, нужно использовать последнюю щель. Получается четыре отметки в день. И так каждый день — четыре отметки за смену — до тех пор, пока тебя не уволят, или ты сам уйдешь, или умрешь, или выйдешь на пенсию.
— Понятно.
— И еще я хочу, чтобы ты знал: из-за тебя я задержал свой инструктаж новых служащих, одним из которых на данный момент являешься и ты. Я здесь главный. Мое слово — закон. Ваши желания ничего не значат. Если мне не понравится в вас что-либо — как зашнурованы ботинки, манера укладки волос или вонь пердежа — вы возвращаетесь на улицу, ясно?
— Да, сэр!
В проходную влетела молоденькая девица в туфельках на высоком каблуке, ее длинные волосы развевались позади каштановым шлейфом. На ней было красное облегающее платье, и такого же цвета помада чрезмерно покрывала ее пухлые чувственные губы. С театральной резвостью она схватила свою карту со стеллажа, проперфорировала ее и, сдерживая возбужденное дыхание, сунула на место. Потом бросила взгляд на Фериса.
— Привет, Эдди!
— Привет, Диана!
Скорее всего, Диана работала продавщицей. Ферис подошел к ней, и они принялись болтать. Ничего, кроме смеха расслышать мне не удалось. Наконец, они наговорились. Диана пошла к лифту, а Ферис вернулся ко мне. Моя карта все еще была у него в руке.
— Я бы хотел отметить свой приход на работу, — напомнил я.
— Я сам пробью. Не хочу, чтобы ты начинал с ошибки, — сказал Ферис, вставил мою карту в щель и остановился. Я ждал. До моего слуха доносилось тиканье часов. Наконец он дернул за рычаг, вытянул карту и положил ее на стеллаж.
— На сколько я опоздал, мистер Ферис?
— На десять минут. Иди за мной.
Я повиновался. В другом помещении нас поджидала группа новых служащих — четыре мужчины и три женщины. Все они были старые, и у всех у них была одна проблема — слюна собиралась в уголках рта, подсыхала и превращалась в белые катышки, которые незамедлительно орошались новой порцией слюны. Одни страдали от ожирения, другие походили на дистрофиков. Одних мучила трясучка, другие морщились от близорукости. У чернокожего старика в яркой цветастой рубашке на спине красовался горб. Новички улыбались и кашляли, пуская клубы сигаретного дыма.