Хлеб великанов
Шрифт:
Долговязый Вернон лениво развалился, положив ноги на спинку другого кресла. Он выпускал кольца дыма и задумчиво чему-то улыбался. Изредка он вносил свой вклад в беседу, делая ленивые замечания.
— Это не окупится, — решительно заключил Себастьян.
Как он и ожидал, Джо тут же вскипела.
— При чем тут «окупится»? Какая… мерзкая точка зрения! На все смотреть с позиции коммерции. Терпеть не могу.
Себастьян спокойно сказал:
— У тебя неизлечимо романтичный взгляд на жизнь. Ты хочешь, чтобы поэты голодали и жили на чердаках, чтобы творения художников оставались
— Так всегда и бывает! Всегда!
— Нет, не всегда. Возможно, очень часто. Но так не должно быть, такова моя точка зрения. Мир не любит ничего нового, но его можно заставить, если найти правильный подход. Только надо точно знать, что потонет, а что нет.
— Это компромисс, — буркнул Вернон.
— Это здравый смысл. С какой стати мне терять деньги, я же знаю, как надо поступить.
— Себастьян! — закричала Джо. — Ты… ты…
— Еврей, ты это хотела сказать? Да, мы, евреи, имеем вкус, знаем, какая вещь прекрасна, а какая нет. Мы не идем за модой, у нас есть собственное суждение, и оно правильное! Люди обычно видят денежную сторону вопроса, но есть и другая.
Вернон что-то пробурчал, Себастьян продолжал:
— То, о чем мы говорим, имеет две стороны. Есть люди, которые придумывают новое, новые способы обращения со старым, вообще новые идеи, — и они не могут пробиться, потому что все боятся нового. Есть другие — люди, которые знают, чего публика хочет, и продолжают ей давать одно и то же, потому что так спокойнее и гарантирована прибыль. Но есть и третий путь: найти новое и прекрасное и помочь ему пробиться. Вот что я собираюсь делать. У меня будет картинная галерея, вчера подписал документы, и пара театров, и в будущем я намерен выпускать еженедельник совершенно нового направления. Более того, я рассчитываю, что все это окупится. Есть вещи, которыми я восхищаюсь и которые приведут в восторг нескольких ценителей — ими заниматься я не собираюсь. То, что буду делать я, будет иметь общий успех. Брось, Джо, неужели ты не видишь, что половина удовольствия состоит в том, чтобы сделать вещь окупаемой?
Джо помотала головой. Вернон спросил: Ты в самом деле хочешь все это осуществить?
Оба посмотрели на Себастьяна с оттенком зависти. Оказаться в положении Себастьяна — странно, но замечательно. Его отец умер несколько лет назад, и Себастьян и двадцать два года стал хозяином стольких миллионов, что дух захватывало.
Дружба, начавшаяся в Эбботс-Пьюисентс, продолжалась и крепла. Они вместе с Верноном учились в Итоне, затем в Кембридже. На каникулах все трое много времени проводили вместе.
— А скульптура? — вдруг спросила Джо. — У тебя она будет?
— Конечно. Ты все еще не остыла к лепке?
— Да, это единственное, что меня привлекает.
Взрыв смеха раздался со стороны Вернона.
— Да, а что будет через год? Ты будешь неистовым поэтом или еще чем-нибудь.
— Чтобы найти свое призвание, требуется время, — с достоинством сказала Джо. — Но на этот раз я говорю совершенно серьезно.
— Как всегда. Слава богу, ты забросила эту чертову скрипку.
— Почему ты так ненавидишь музыку, Вернон?
— Не знаю.
Джо обернулась к Себастьяну. Тон ее голоса изменился — он невольно стал сдержанным.
— Что ты думаешь о работах Поля Ламарра? Мы с Верноном в воскресенье были у него в студии.
— Ерунда, — коротко отозвался Себастьян.
Джо слегка покраснела.
— Ты просто его не понял. По-моему, он великолепен.
— Убожество, — невозмутимо сказал Себастьян.
— Себастьян, временами ты бываешь препротивный. Из-за того, что Ламарр осмелился порвать с традицией…
— Вовсе не из-за этого. Человек может порвать с традицией, сформовав стилтон [11] и назвав его купанием нимфы. Но если при этом он не сумеет убедить тебя и произвести впечатление, это провал. Сделать не так, как другие, — не значит быть гением. Девять из десяти делают это для того, чтобы их заметили. Дешевка.
В дверь заглянула миссис Левин.
11
Стилтон — полутвердый жирный белый сыр с прожилками голубой плесени, продававшийся первоначально в местечке Стилтон (графство Хантингтоншир).
— Чай готов, дорогие мои, — сказала она, сияя улыбкой.
На ее могучем бюсте позвякивали и поплескивали украшения из гагата. Поверх искусной прически сидела большая черная шляпа с перьями. Она являла собой законченный символ процветания. Глаза ее с обожанием устремились на Себастьяна.
Они встали и собрались идти за ней. Себастьян тихо сказал:
— Джо, ты не сердишься?
Голос его вдруг стал юным и жалобным, и прозвучавшая в нем мольба показала, какой же он еще незрелый и ранимый. Мгновение назад это был голос хозяина, самоуверенно попирающего закон.
— Почему я должна сердиться? — холодно возразила Джо.
И, не глянув на него, пошла к двери. Себастьян провожал ее тоскующим взглядом. Она была красива той магнетической красотой, которая рано созревает, — почти мертвенно-белая кожа, а ресницы такие густые и темные, что на фоне щек казались гагатовыми. В самих ее движениях была какая-то магия, темная и страстная. Хотя она была младшей из них троих, ей только что стукнуло двадцать, она чувствовала себя самой старшей. Вернон и Себастьян были для нее мальчиками, а она презирала мальчиков. Собачья преданность Себастьяна ее раздражала. Ей нравились мужчины с опытом, мужчины, которые говорят волнующие, не совсем понятные вещи. Она опустила глаза, вспомнив Поля Ламарра.
Гостиную миссис Левин отличала странная смесь кричащей роскоши и превосходного, граничащего с аскетизмом вкуса. Богатство шло от нее: она любила бархатные портьеры и подушки, мрамор и позолоту, а вкус — это был Себастьян. Он посрывал со стен пестрые разностильные картины и повесил две по своему выбору. Мать примирилась с их простотой, как она это называла, когда услышала, какая огромная сумма за них уплачена. В числе подарков сына были странный кожаный испанский экран для камина и изысканная, перегородчатой эмали, ваза.