Хмельницкий.
Шрифт:
Гетман ждал. Богдан по его взгляду понял, какого серьезного ответа ждал от него властелин и какое значение он придавал ему. Тут не отделаешься какими-нибудь словесными выкрутасами, не соврешь и своей совести, подсластив слова льстивой улыбкой…
Что мог сказать испытанный изменчивой судьбой воин, теперь уже полковник казачьего войска? Известная истина гласит: руками построено — руками и разрушается!
В таком духе, и только в таком должен ответить воин, который заботится о своей чести и об уважении народа…
— Крепости строятся руками людей, уважаемый пан гетман. Карфаген не единственный пример, подтверждающий эту истину…
Бокал в руке гетмана
Гетман отшвырнул от себя бокал, словно хотел избавиться от тягостного проклятия, но ловкая рука Богдана подхватила его и поставила на стол.
Конецпольский тут же взял бокал. Казалось, что он получил еще один, и теперь неотразимый, удар от такого ловкого, благородного рыцаря.
— Gracia est [10] . Пан Богдан чу-увствительно ранил своего соперника. Но н-не унизил человеческого достоинства и чести воина! А эт-то ценнее золота! Только Карфаген, как известно, разрушили враги, а тут, на Днепре…
10
благодарю (лат.)
— Кичиться цепями, ваша милость, никогда не считалось благородным! Здесь нет аналогии. Не крепости ad walorem [11] должен был бы строить брат против брата, то есть польский парод против украинского…
Солнце, стоявшее над горизонтом, будто ждало этой последней сцены за столами. Засуетились слуги, зажигавшие свечи в разукрашенных фонариках, заранее развешанных на деревьях, как праздничные украшения.
— Считаю, что финита ля комедия [12] , мой друг, — тихо промолвил Хмелевский, выводя Богдана из задумчивости.
11
по достоинству (лат.)
12
комедия окончена (итал.)
…Когда стемнело, двое старых друзей выбрались из крепости и поехали продолжать праздник в лес, к Золотаренко. Разумеется, этого не следовало бы делать. Хмелевскому это только вредило. Но об этом они подумали уже на лесной поляне, когда дежурный казак привел их к куреню полковника.
8
И снова Богдан оказался на островах за порогами, среди густого лозняка, высоких столетних осокорей и верб. Он опять вспомнил, как приятный сон, о своем пребывании здесь в годы юности. И как горько, что уже нет в этом запорожском курене ни старика Нечая, ни… пусть даже и Сагайдачного, и Назруллы. Словно сон всплыло в памяти и исчезло, оставив лишь горький осадок да душевную боль.
Теперь уже нет здесь былой безудержной казацкой вольницы. Но все-таки есть казаки! Такие же голые и бедные, нуждающиеся, как и те, что живут на хуторах. Только в хлопотах о хлебе насущном здесь все еще живет прежний казацкий дух! Непреодолимый дух свободных воинов!..
Приближаясь к островам, Богдан, оторвавшись от нахлынувших воспоминаний, еще раз оглянулся, чтобы убедиться, не едет ли за ним горячая голова Стась Хмелевский. Переглянулся с Карпом Полторалиха, своим — побратимом и верным джурой. Богдан вместе с ним уговаривал Хмелевского возвратиться в крепость. Ведь он поехал к запорожцам, не получив разрешения у щепетильного в таких делах своего старшего — коронного гетмана! Они с трудом убедили его хотя бы к утру вернуться к своим гусарам и объяснить, что для безопасности должен был сопровождать своего друга в Черниговский казачий полк. Ведь здесь не так уж много друзей у уважаемого коронным гетманом полковника Хмельницкого…
На острове, словно в пчелином улье, шумела казацкая ватага.
Запорожцы узнали Ивана Золотаренко и молодого Серко, которые приехали вместе с Богданом Хмельницким. Они много слышали о бесстрашном сотнике, храбро сражавшемся у Кумейковских озер. Может, и не все, что говорили о нем, было в действительности, но верили всему, ведь не зря простого казака назначили помощником черниговского полковника. Второго стройного старшину, в малиновом кунтуше, с пистолем за поясом и с дорогой дамасской саблей на боку, узнали не сразу.
Хмельницкий теперь был известен не только как бежавший из турецкого плена воин, но и как полковник, удостоенный чести самого короля. За что-то же уважают его король и коронный гетман…
Уважают или… приручают, как дворового пса, чтобы прибрать к своим рукам и натравить на своих же братьев казаков. Поэтому запорожцы не искали встреч с Хмельницким, не вступали с ним в разговоры. У запорожцев было достаточно своих забот!
— Принимай, пан кошевой, нас с полковником Хмельницким, который по воле пана Потоцкого служит на сотне в Чигиринском полку. Рады ли нашему приезду, не спрашиваем, так как видим, чем вы сейчас заняты, — сказал хорошо известный на Сечи Иван Золотаренко.
— Запорожцы всегда рады гостям, и тем более друзьям, — сказал кошевой, отрываясь от своих дел. — У нас сейчас, братья полковники, хлопот полон рот. Посылаем подмену нашим казакам в Азов. Не первый год мы поддерживаем донских казаков!.. А еще приехали к нам в курень и дорогие гости из Москвы, от царя. Если желаете, милости просим на казачий Круг. — И, обращаясь к Богдану, продолжал: — Да, кажется, полковник, и твоя мать из казачьего рода, да и отец твой, подстароста, царство ему небесное, не чуждался наших людей. Яцко Острянин частенько вспоминал твою матушку. Жива ли еще она?
— Недавно заезжал Григорий, говорил, что еще жива, — с достоинством ответил Богдан, воспринявший намек на благожелательное отношение его семьи к казакам как упрек себе. — Очевидно, кошевому известно, что я тоже являюсь старшиной казачьего полка…
— Ну да, конечно. Знаем, старшина чигиринского реестрового казачества… Поторопимся, братья. Нас там уже ждут, — не унимался кошевой, снова уколов Богдана королевским реестром.
Когда Богдан вошел в многотысячную толпу казаков, он как-то даже оробел. На лесной поляне несколько тысяч казаков окружили возвышение для старшин, сооруженное из повозок. Тесаные доски, лежавшие на возах, были покрыты ряднами, а посередине был разостлан большой турецкий ковер для казацких старшин. Знамена, боевые клейноды запорожских полков, свидетельствовавшие о их боевых заслугах, в два ряда торчали с обеих сторон возвышения, олицетворяя бессмертную славу победоносных украинских войск.