Хочу тебя испортить
Шрифт:
Я не двигаюсь. Зато остальные, будто неделю не жравши, бодро набрасываются на предложенное мутное пойло и румяные пироги.
— Хорошо, что вы зашли.
— Ага, чудесно, — бубню я, прижимая к губам кулак.
— Я вот думал как раз, когда вам сообщить, что мы приняли решение смягчить ваше наказание, — сообщает Франкенштейн и замолкает. Точнее, прерывается, чтобы хлебнуть из своей посуды. И делает это так медленно, что у меня уже глаза из орбит лезут на него смотреть в ожидании продолжения. У остальных, походу, тоже. — Все вы будете допущены к участию в турнире.
— Серьезно? И в чем подвох? — возникает резонно Тоха.
— Сброс очков, — проговаривает старик спокойно.
Перехреначивая заслуги нескольких лет, объявляет об этом, словно о какой-то ничего не значащей фигне.
— В каком, блядь, смысле?
— Зашибись, предложение!
— Какой сброс очков, алё?!
Не реагируем на эту хрень лишь мы с Чарой. Тот, видимо, уже пережил. А я просто понимаю, что если открою сейчас рот, дам выход эмоциям и все тут к херам разнесу. Благо дубина за спиной.
— Все вы будете стартовать, как новички.
Стандартный набор патронов. Никакой нормальной амуниции. Отсутствие дополнительных жизней. И самое главное, тормознутый персонаж без какой-либо прокачки и навыков.
— Вы не имеете права!
— Имеем, — спокойно приземляет Филю Курочкин. — Имеем.
— Кира, ты это слышишь? Чё за хрень?
— Слышу, — мой голос звучит в тон старику.
Но отнюдь не потому, что я, мать вашу, благородно перемолол эту подачку.
— А если мы откажемся? На хрен надо!
— Если откажетесь, — смотрит сначала на задавшего вопрос Тоху, а потом всех нас охаживает взглядом, — путь к соревнованиям будет заказан для вас до окончания академии.
— Я шизею! — рявкает на эмоциях Жора. — И какой сволочи за это спасибо говорить?
— Мне, — ляпает слева от меня эта глупая ракушка.
Мать вашу…
Сцепляю зубы, уже зная, какой будет последующая реакция.
Жора с Тохой резво вскакивают на ноги. Я подрываюсь следом. Только как объяснить тот факт, что они рвутся к Любомировой, а я выступаю наперерез, не позволяя им приблизиться? Я сам себе не способен это объяснить.
— Спокойно. Я разберусь, — выдыхаю очевидную ахинею.
И как я собираюсь это сделать?
Едва поворачиваюсь к Варе, рядом тут же возникает Чара. Прикрывая веки, сжимаю пальцами переносицу, чтобы не видеть, как он кладет ей на плечи свою лапу.
— В общем… — выдыхаю и торможу. Сам себе на шею удавку накидываю. — Я хочу использовать второй день, — заявляю во всеуслышанье.
— Что за хрень? — психует Чара. — Мы договаривались.
Смотрю на него, игнорируя Любомирову.
— Ты лучше сейчас заглохни!
— С какого перепуга?
— Не хочу думать, что сегодняшний слив информации — это конец.
Конец нашей дружбе.
Выражение лица Чарушина меняется. Возможно, он даже попытался бы врезать мне, если бы не вмешавшийся Курочкин.
— Господа, господа, — лично меня один лишь его тон раздражает. — Что происходит? Не стоит зря накалять обстановку. Варю я лично никуда не отпускаю. Так что садитесь все обратно. Чай остывает.
Да захлебнись ты своим пойлом!
— Садитесь, садитесь…
Что за манера все повторять по два раза? Бесит.
— Расскажу вам один интересный случай. Обо всем забудете.
Да уж, конечно!
Пока Чара идет к своему месту, незаметно подмигиваю остальным, мол, все, блядь, под контролем. Сам же не представляю, что делать дальше.
22
Мы будем здесь одни?
Рассказ о первых поселениях юга нашей области в исполнении Виктора Степановича настолько увлекает меня, что я даже забываю, по какой причине нахожусь у него в гостях. А когда вспоминаю, огорчаюсь еще сильнее. И до конца чаепития уже не могу расслабиться.
С Бойко никуда ехать не хочу. Но он снова напирает со своим требованием «использовать второй день», едва мы с ребятами оказываемся на улице.
— Ты за свои слова отвечаешь? — надвигается, будто какой-то, черт возьми, гопник, вынуждая меня отступать.
Что за ненормальный?!
Понимаю ведь, что он намеренно меня провоцирует… Понимаю и ведусь! Как еще я должна выйти из этой ситуации, если не принять вызов?
— Кир, оставь ты ее уже. Успокойся, — вступается за меня Чара, придерживая друга за плечо.
Меня это только сильнее смущает. А братца почему-то злит.
— Не надо меня успокаивать, — выталкивает он, пронизывая Чарушина таким взглядом, что мне страшно становится. — Не стоит.
— Ты мне обещал, — невозмутимо напоминает Артем.
По-моему, его эта ситуация даже забавляет… Странно.
— Я помню, — грубо отзывается Бойко. Смотрит на Чару, а дыханием ударяет меня. Вздрагиваю сначала из-за этого контакта, а пару секунд спустя — из-за взгляда, который он вновь на меня переводит. — Ничего я ей не сделаю. Поговорить нужно, — жестко шмыгает носом и морщится. С таким видом отстраняется, словно от меня неприятно пахнет. Что за придурок? Мне нечего стыдиться, но он меня в очередной раз смущает. Щеки жжет и покалывает, а в руках дрожь возникает. Про усиленную работу сердечной мышцы я уж молчу… Сколько она еще выдержит? — Едешь? Или все — Центурион сдулся?
— Конечно, еду, — выпаливаю раньше, чем успеваю придумать какой-то умный и изворотливый уход от этой провокации.
Кирилл ухмыляется и с видом победителя направляется к машине.
— Если что, звони, — перехватывает мое внимание Артем. — В любое время.
— Хорошо. Спасибо, — сжимаю на прощание его ладонь и шагаю к автомобилю.
Бойко уже завел двигатель. Прокачивает педаль газа, как дурной. Рев мотора оглушает. У меня пробегают мурашки и дрожат все конечности. Но я все равно забираюсь в салон. И едва это делаю, сбивается еще и мое дыхание.