Хочу тебя испортить
Шрифт:
18
Как я могу ее не трогать, если меня на куски рвет?
Полноценно сосредоточиться на тренировке не получается. Рой мыслей чердак рвет. И думаю я уже не о сексе, а о том, что сказал Чара.
«Варя мне нравится… Хочу к ней подкатить…»
Как Любомирова может ему нравиться, если она… Если она моя… Чертова сводная сестра!
И не могу я спокойно это пережить. Пытаюсь, безусловно. Это ведь Чарушин. Если по правде, никого ближе него у меня нет. Кому угодно баштан снесу, Чару никогда не трону. А все равно, столько усилий, как сейчас, на принятие никогда не прикладывал. Нутро огнем горит. А когда кажется, что стихает, в следующую секунду скручивает изнутри так, что равновесие теряю. Агрессивнее, чем того требует игра, гоняю с мячом. Никого вокруг себя не вижу. Тупо сам с собой сражение веду.
— Бойка, пасуй!
— Я открыт!
— Бойка!
Не слышу. Ухожу от перехватов и раз за разом атакую в одиночку кольцо.
Не удивительно, что тренер останавливает игру.
— Баскетбол — это командная игра, — рявкает он мне в рожу. — Что с тобой происходит?
Свирепо втягиваю носом воздух и молчу. Смотрю на него из-подо лба и сам себе втираю, что драться мне с ним не стоит.
— Что ты вытворяешься? Бойка?! Молчишь? Тогда домой дуй! Толку с тебя все равно нет.
— Да пожалуйста! — гаркаю в ответ и направляюсь к двери. — Уперся мне ваш баскетбол… — по пути, давая выход бессильной злобе, подбиваю ногой корзину с мелкими пластмассовыми мячиками.
Они с грохотом засыпают пол. Кому-то другому Кирилюк бы за подобное яйца вырвал, но меня и словом не останавливает. Очень даже жаль. Был бы повод сорваться.
Пока принимаю душ, дышу как зверь. Грудь яростно ходит туда-сюда. Распирает на каждом вдохе так, что, кажется, вот-вот треснет. Сердце, разгулявшись внутри этого выжженого ящика, тарабанит на разрыв. По венам не только кровь, но еще и бешеная гормональная смесь фигачит. Тело плавится, а по коже в это же время бежит дрожь.
«Варя мне нравится… Хочу к ней подкатить…»
«Ты мне друг или кто?»
Собираю себя в кучу. Не позволяю сознанию культивировать мои запревшие мозги и рассеивать все эти пропащие мысли. На хрен.
Выхожу из душевой и сталкиваюсь с Чарушиным. За ним тащится Фильфиневич. А потом и Тоха с Жорой подтягиваются.
— Франкенштейн прилетал, — поясняет Филя.
— Че хотел?
— Выдернул нас с трени. Велел переться немедленно к декану.
Никто из нас не нервничает, хоть и догадываемся о причине. Первый раз, что ли? Они обязаны сделать нам внушение. Мы должны склеить вид, что вкурили и раскаялись.
— Так что, дашь мне Варин номер? — бросает, будто между делом, Чара, пока мы впятером шагаем по полупустому коридору.
Желудок скручивает. К горлу толкается какая-то желчь.
— Откуда у меня, блядь, ее номер?
— Тогда… Не против, если я сегодня заеду к тебе?
— Она болеет, — бросаю, старательно контролируя голос.
— Прям пластом лежит? — никак не отцепится. — Так я проведать хочу.
— А заодно можно и подлечить, — вставляет Тоха и на пару с Филей ржет. — Хорошенько пропотеть, говорят, полезно.
— А чем она болеет? — хмыкает Жора, якобы его это реально заботит. — Если ангина, советую горловой. И слить, конечно…
Внутри меня такая волна ярости хуярит, ничего не соображаю, когда хватаю друга за барки и как клещ вцепляюсь пятерней ему в глотку. Вцепляюсь и замираю. Не то чтобы резко остываю. Колотит по-прежнему, но проблеск ясности в сознании тормозит действия. И сказать ничего не могу. Выпадаю из реальности, как долбанутый шизик с внезапными переключениями между личностями.
— Какого хера? — хрипит Жора. — Ты чего, бля?
— Ничего, — выплевываю и с силой его отталкиваю.
Остаток пути преодолеваем в тишине. Меня она почему-то больше напрягает, чем вся предыдущая трепня. Ничего удивительного, что в кабинет декана я вваливаюсь бешеный и наглый.
— То, что вы сделали в субботу, за всякие рамки выходит, — впаривает наша краснолицая деканша Ольшанская и, зло сверкнув левым прямо смотрящим глазом, нервно тычет какие-то кнопки на пульте. — Бедная девочка…
Фильфиневичу респект и уважуха — четко взял Центуриона крупным кадром. Едва вижу ее на большом экране, что-то внутри дергается и сливается.
Быстро отвожу взгляд. Сглатывая, не к месту вспоминаю все эмоции, что испытал в тот момент. Какая-то бесовская хрень, но поступок Любомировой, то, как именно она это провернула, заставил меня не просто оторопеть. Намешало за грудь столько всего, что страшно было разбирать и идентифицировать.
— Я… с тобой… никуда… не поеду… — слышу то, что и так помню.
Мне не нужно смотреть на экран, чтобы увидеть, как она стоит под дождем и трясется. Без моего на то влияния, то и дело из глубин памяти ее дрожащие губы лезут.
«Я… с тобой… никуда… не поеду…»
А потом глухую тишину кабинета заполняет тонкий, дрожащий и вместе с тем сильный голос, и у меня перехватывает дыхание. Едва справившись с этой ебучей фигней, сдавленно ржу, когда Тоха вытягивается и с издевкой припечатывает на грудь ладонь. Но в действительности мне ни хрена не смешно.
— Шатохин! — истерично орет деканша, но даже у нее не получается перекрыть назойливый бархатный колокольчик под кодовым земным прозвищем Центурион. Чертов ангел… — Прекрати это позерство!