Хочу у зеркала, где муть… (сборник)

Цветаева Марина Ивановна

«Уединение: уйди в себя, как прадеды в феоды…»

Уединение: уйди В себя, как прадеды в феоды. Уединение: в груди Ищи и находи свободу. Чтоб ни души, чтоб ни ноги — На свете нет такого саду Уединению. В груди Ищи и находи прохладу. Кто победил на площади — Про то не думай и не ведай. В уединении груди — Справляй и погребай победу. Уединение в груди. Уединение: уйди, Жизнь! Сентябрь 1934

Сад

За этот ад, За этот бред Пошли мне сад На старость лет. На старость лет, На старость бед: Рабочих – лет, Горбатых – лет… На старость лет Собачьих – клад: Горячих лет — Прохладный

сад… Для беглеца Мне сад пошли: Без ни – лица, Без ни – души! Сад: ни шажка! Сад: ни глазка! Сад: ни смешка! Сад: ни свистка! Без ни-ушка Мне сад пошли: Без ни-душка! Без ни-души! Скажи: – Довольно муки – на Сад, одинокий, как сама. (Но около и сам не стань!) Сад, одинокий, как я сам. Такой мне сад на старость лет… – Тот сад? А может быть – тот свет? — На старость лет моих пошли — На отпущение души. 1 октября 1934

«Тоска по родине! Давно…»

Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно — Где – совершенно одинокой Быть, по каким камням домой Брести с кошелкою базарной В дом, и не знающий, что – мой, Как госпиталь или казарма. Мне все равно, каких среди Лиц ощетиниваться пленным Львом, из какой людской среды Быть вытесненной – непременно — В себя, в единоличье чувств. Камчатским медведём без льдины Где не ужиться (и не тщусь!), Где унижаться – мне едино. Не обольщусь и языком Родным, его призывом млечным. Мне безразлично, на каком Непонимаемой быть встречным! (Читателем, газетных тонн Глотателем, доильцем сплетен…) Двадцатого столетья – он, А я – до всякого столетья! Остолбеневши, как бревно, Оставшееся от аллеи, Мне все – равны, мне всё – равно, И, может быть, всего равнее — Роднее бывшее – всего. Все признаки с меня, все меты, Все даты – как рукой сняло: Душа, родившаяся – где-то. Так край меня не уберег Мой, что и самый зоркий сыщик Вдоль всей души, всей – поперек! Родимого пятна не сыщет! Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, И всё – равно, и всё – едино. Но если по дороге – куст Встает, особенно – рябина… 1934

Надгробие

1

«Иду на несколько минут…» В работе (хаосом зовут Бездельники) оставив стол, Отставив стул – куда ушел? Опрашиваю весь Париж. Ведь в сказках лишь да в красках лишь Возносятся на Небеса! Твоя душа – куда ушла? В шкафу – двустворчатом, как храм, — Гляди: все книги по местам. В строке – все буквы налицо, Твое лицо – куда ушло? Твое лицо, Твое тепло, Твое плечо — Куда ушло? 3 января 1935

3

За то, что некогда, юн и смел, Не дал мне заживо сгнить меж тел Бездушных, замертво пасть меж стен, — Не дам тебе – умереть совсем! За то, что за руку, свеж и чист, На волю вывел, весенний лист — Вязанками приносил мне в дом! — Не дам тебе – порасти быльем! За то, что первых моих седин Сыновней гордостью встретил – чин, Ребячьей радостью встретил – страх, — Не дам тебе – поседеть в сердцах! 7–8 января 1935

«Есть счастливцы и счастливицы…»

Есть счастливцы и счастливицы, Петь не могущие. Им — Слезы лить! Как сладко вылиться Горю – ливнем проливным! Чтоб под камнем что-то дрогнуло. Мне ж – призвание как плеть — Меж стенания надгробного Долг повелевает – петь. Пел же над другом своим Давид, Хоть пополам расколот! Если б Орфей не сошел в Аид Сам, а послал бы голос Свой, только голос послал во тьму, Сам у порога лишним Встав, – Эвридика бы по нему Как по канату вышла… Как по канату и как на свет, Слепо и без возврата. Ибо раз голос тебе, поэт, Дан, остальное – взято. Январь 1935

Дом

Лопушиный, ромашный Дом – так мало домашний! С тем особенным взглядом Душ – тяжелого весу. Дом, что к городу – задом Встал, а передом – к лесу. По-медвежьи – радушен, По-оленьи – рогат. Из которого

души Во все очи глядят — Во все окна! С фронтона — Вплоть до вросшего в глину — Что окно – то икона, Что лицо – то руина И арена… За старым Мне и жизнь и жилье Заменившим каштаном — Есть окно и мое. А рубахи! Как взмахи Рук над жизнью разбитой! О, прорехи! Рубахи! Точно стенопись битвы! Бой за су-ще-ство-ванье. Так и ночью и днем Всех рубах рукавами С смертью борется дом. Не рассевшийся сиднем И не пахнущий сдобным. За который не стыдно Перед злым и бездомным: Не стыдятся же башен Птицы, ночь переспав… Дом, который не страшен В час народных расправ! Между 27 июля и 10 сентября 1935

Стихи сироте

1

Ледяная тиара гор — Только бренному лику рамка. Я сегодня плющу – пробор Провела на граните замка. Я сегодня сосновый стан Обгоняла на всех дорогах. Я сегодня взяла тюльпан — Как ребенка за подбородок. 16–17 августа 1936

2

Обнимаю тебя кругозором Гор, гранитной короною скал. (Занимаю тебя разговором — Чтобы легче дышал, крепче спал.) Феодального замка боками, Меховыми руками плюща — Знаешь – плющ, обнимающий камень — В сто четыре руки и ручья? Но не жимолость я – и не плющ я! Даже ты, что руки мне родней, Не расплющен, а вольноотпущен На все стороны мысли моей! …Кругом клумбы и кругом колодца, Куда камень придет – седым! Круговою порукой сиротства, Одиночеством – круглым моим! (Так вплелась в мои русые пряди Не одна серебристая прядь!) …И рекой, разошедшейся на две, Чтобы остров создать – и обнять. Всей Савойей, и всем Пиемонтом, И – немножко хребет надломя — Обнимаю тебя горизонтом Голубым – и руками двумя! 21–24 августа 1936

6

Наконец-то встретила Надобного – мне: У кого-то смертная Надоба – во мне. Что для ока – радуга, Злаку – чернозем — Человеку – надоба Человека – в нем. Мне дождя, и радуги, И руки – нужней Человека надоба Рук – в руке моей. Это – шире Ладоги И горы верней — Человека надоба Ран – в руке моей. И за то, что с язвою Мне принес ладонь — Эту руку – сразу бы За тебя в огонь! 11 сентября 1936

Стихи к Чехии

Сентябрь

1

Полон и просторен Край. Одно лишь горе: Нет у чехов – моря. Стало чехам – море Слез: не надо соли! Запаслись на годы! Триста лет неволи, Двадцать лет свободы. Не бездельной, птичьей — Божьей, человечьей. Двадцать лет величья, Двадцать лет наречий Всех – на мирном поле Одного народа. Триста лет неволи, Двадцать лет свободы — Всем. Огня и дома — Всем. Игры, науки — Всем. Труда – любому — Лишь бы были руки. На поле и в школе — Глянь – какие всходы! Триста лет неволи, Двадцать лет свободы. Подтвердите ж, гости Чешские, все вместе: Сеялось – всей горстью, Строилось – всей честью. Два десятилетья (Да и то не целых!), Как нигде на свете, Думалось и пелось. Посерев от боли, Стонут Влтавы воды: – Триста лет неволи, Двадцать лет свободы. На орлиных скалах Как орел рассевшись — Что с тобою сталось, Край мой, рай мой чешский? Горы – откололи, Оттянули – воды… …Триста лет неволи, Двадцать лет свободы. В селах – счастье ткалось Красным, синим, пестрым. Что с тобою сталось, Чешский лев двухвостый? Лисы побороли Леса воеводу! Триста лет неволи, Двадцать лет свободы! Слушай каждым древом, Лес, и слушай, Влтава! Лев рифмует с гневом, Ну, а Влтава – слава. Лишь на час – не боле — Вся твоя невзгода! Через ночь неволи — Белый день свободы! 12 ноября 1938