Ход конём

Руднев Евгений

Игорь Николаевич полистал автореферат Сенегевича, вздохнул. Он ознакомился с ним вкратце еще вчера. Диссертация — как ядро спелого, тщательно выхоженного граната. Интересная, сверкающая свежими мыслями и оригинальными математическими формулами... Здорово работает этот Сенегевич! Экономический эффект от внедрения его докторской — четыре миллиона рублей... Скорее всего, отрицательный отзыв тут не дашь. Глупо. Положеньице, черт бы его побрал!

Игорь Николаевич медленно прошелся по комнате, обдумывая, как надо поступить. В эти минуты Бокова больше всего волновала его собственная судьба. Скоро у Игоря Николаевича тоже испытание, авторефераты уже разосланы. А чтобы пройти с докторской, надо не иметь врагов не только среди членов специализированного

совета, но и в ВАКе... Кравчук-старший входит в специализированный совет. Пожалуй, против Бокова он голосовать не будет. Впрочем, как сказать, голосование ведь тайное. Все может быть... Вот если бы Игорь Николаевич был мужем его дочери — тогда другой коленкор! Запуталось все до предела. А ведь он ей был, судя по всему, далеко не безразличен, впрочем — как и она ему. Что-то не связалось... Полностью прибрать к рукам Кравчука-старшего пока не удалось. Да и от сыночка Владимира тоже чего угодно можно ждать. Хуже всего, если он обоснуется в Кедровске. Упрямый, настырный, как зубр. Такие или сгорают раньше времени, или добиваются своего... Ходят слухи, что скоро должно выйти специальное постановление о дальнейшем повышении требований к кандидатским и докторским диссертациям. Надо поторопиться с защитой. Да, диссертация у него, откровенно говоря, средняя. Лучше, чем у Ярцева, — больше нешаблонных идей, шикарная графика, — но хуже, чем у Сенегевича. Минчанин не боится нового, на этом построена вся его докторская; а вот у него, Игоря Николаевича, расширяются границы уже имеющегося старого. И плюс изобретение одного из узлов сеточного электроинтегратора...

Игорь Николаевич захлопнул папку, задумался. Как же все-таки быть с Сенегевичем? Сейчас каждая мелочь — на вес золота. На кой ляд ему рисковать? Сенегевич защищается ровно через три месяца. Значит, надо послать отзыв после защиты. Все будет ясно. Болел, мол, не мог вовремя прочесть автореферат... Соломоново решение.

Утром Игорь Николаевич выписал командировочное удостоверение и выехал на разрезы Днепровского угольного бассейна. Надо было не только сфотографировать для докторской пять-шесть хорошо работающих подземных дренажных штреков и отпечатать слайды (это пойдет как демонстрационный материал, «вещественные доказательства»), но и взять в комбинате «Славутичуголь» справку о внедрении научно-исследовательских результатов.

Игорь Николаевич Боков всегда считал, что самое важное в жизни — это вовремя успеть. Успеть сделать то главное, которое будет впоследствии определять всю твою дальнейшую судьбу. Сделаешь — и ты на коне. Не успеешь — пеняй сам на себя. Жизнь жестоко расправляется с нерешительными. Выживает сильнейший, и это еще подметил старик Дарвин. В жизни истинно все то, что признается большинством и приводит к цели. И если его, Бокова, взгляды на оптимальный способ осушения угольных разрезов порождают как следствие неприязнь у аспиранта Владимира Кравчука, то это вовсе не значит, что так уж все плохо. Боков твердо стоит на своих позициях, и сторонников у него гораздо больше, чем союзников у Владимира Кравчука.

Итак, главное сейчас — защитить докторскую. А будут у него корочки доктора наук — можно или возглавить НИИ (есть такой вариант!), или перебраться в Москву, в министерство. Назар Платоныч поможет!

11

Почти месяц изучал Сидоров графики и чертежи Владимира.

Кравчук ходил сам не свой. Ему казалось, что Сидоров безбожно медлит, колеблется. Нерешительный он мужик. Трудно с такими... С Томахом все ясно: он против. Ну а Галицкий? Что за человек Федор Лукич? Учтив, вежлив. За аллохолом для Сашки в город ездил, даже врача-консультанта по болезням печени привез. А на совещании — как неприступная стена. Безжизненный сфинкс. Странно, странно... И не отказал, и не поддержал.

Снова неимоверно медленно потянулись дни. Владимир выполнял обычную для карьерного инженера-гидрогеолога работу: подсчитывал по Северному участку общее количество откачанной воды, составлял балансовые недельные отчеты, отвозил в город образцы пород

и пробы воды. Мотался.

Саша помогал брату — его зачислили в штат техником по дренажу.

Саша ощущал облегчение: Володин проект не отфутболили. И то, что окончательного решения горняки пока не вынесли, ни о чем плохом не говорит. Такое дело надо обмозговать со всех сторон. Главное, что люди уже «заболели» этой проблемой.

Саша не решался подсказывать брату, как и что нужно делать дальше, ибо сам определенно ничего не знал. Его мучило другое: сможет ли брат быть последовательным до конца? Володя — человек сложный. Поступки его неоднозначны, с людьми сходится нелегко.

Иногда, коль выпадала свободная минута, Саша вел дневник. Мысли рождались мучительные. «Югославский писатель Иван Дончевич как-то обронил: «Сказать правду — это не всегда лучшее решение. И даже благородно это не всегда». В чем-то он действительно прав. Говорить человеку, подточенному саркомой, что его дни сочтены, пожалуй, не стоит. Здесь можно и покривить душой. Но ведь подобных случаев немного. Ну, а в целом? Правду — и только правду! А сказать ее — порой непросто. Для всех...»

Вечерами в общежитие, где жили Кравчуки, заявлялись Сидоров и заведующий экскаваторным парком Тенгиз Вахтангович Гурашвили. Листая проект, задавали вопросы. Чувствовалось, что оба хотят досконально во всем разобраться. И Владимир терпеливо все объяснял... Гурашвили раздобыл книгу «Сложные дифференциальные уравнения» и, кажется, основательно решил вникнуть в эти ребусы.

— Тяжело, дорогой, очэн тяжело... — жаловался он Владимиру. — Когда я учился в горном институте, нам давали по высшей математике «азы». И ми это толко и запомнили. А сейчас — не будэшь знать хорошо высшую математику, даже раскачку ковша шагающего экскаватора не рассчитаешь! Нэ говоря уже о моделировании на сэточном электроинтеграторе процесса дрэнажа. С моими сэ-эдынами толко и осталось штудировать дифференциальные уравнения...

— Учиться, Тенгиз Вахтангович, никогда не поздно.

— Этот афоризм, дорогой, не совсэм правилен, — встопорщил косматые брови Гурашвили. — В двадцать лэт — голова свежая, как ранний персик. А в пятьдэсят два года — ка-ак старый мандарин. Плод еще есть, а сока уже нэт... Каждый день, как утверждают медики, в мозгу чэловэка отмирает несколько тысяч клэток.

— Но с годами человек приобретает мудрость, — улыбнулся Владимир. Гурашвили ему нравился.

— Э-э-э, дорогой, мудрость так же, как и ум: нэ у всякого будет. Но у кого есть ум, того мудрость нэ обойдет стороной.

Саша видел, что Тенгиз Вахтангович испытывает к Володе самые добрые чувства. И теплая волна подкатывала к сердцу. Саша радовался за брата, за себя — Кравчуки ведь!

Однажды Сидоров и Гурашвили пришли позже обычного, где-то в одиннадцатом часу вечера. Владимир и Саша только что воротились с Северного участка. Наскоро умывшись, поставили разогревать на электроплитке свиную тушенку.

— Беседовал по селектору с Седых, — проговорил Сидоров, устало опускаясь на табуретку. — Пока... каких-то особенных, поворотных новостей нет... Возвращаясь из командировки, Волович заехал в Москву, в министерство. Судя по всему, ему там говорили о твоем проекте. Что и как — не знаю... Могу сказать лишь одно: твои письма в Госстрой, Комитет по науке и технике и министерство давно получены, не сегодня-завтра жди ответ.

— Какой же он будет: в нашу пользу или наоборот? — не удержался Саша.

— Время покажет... — неопределенно отозвался Сидоров. Вид у него был удрученный, помятый, как у попавшего под дождь петуха, пиджак выпачкан глиной. Владимир интуитивно чувствовал: будущее не сулит ему особых радостей.

По-иному вел себя Гурашвили. Закатив глаза, шумно потянул широкими ноздрями воздух.

— У-ух, пахнэт! Свиная тушенка Петропавловского мясокомбината № 1... Угадал? Хорошо идет с розовым кахетынским или с «Букэтом Абхазии». Так мой дэд Гиви говорил, когда приезжал в прошлом году ко мне в гости. А он знает толк в жизни. Сто двэнадцать лэт прожил уже!