Ход конём
Шрифт:
Подошел троллейбус — неприветливый, холодный, с белыми от плотной игольчатой изморози окнами. Саша забился в угол, положил на колени кожаный портфель с конспектами. Сегодня он «спихнул» последний экзамен по минералогии. Впереди — две недели каникул. Радуйся, друг, веселись... Однако радости не было.
Вот уже четвертый месяц, как Володя очертя голову уехал на край света. Прислал из Красноярска письмо. Моделирует на сеточном электроинтеграторе процесс осушения Южного участка скважинами. Не перевелись еще на этом свете добрые люди. Помогли с жильем и трудоустройством, дали электроинтегратор. Чужие люди помогли, а отец родной не захотел...
Саша расстегнул пальто, вытащил из внутреннего кармана конверт, в который уже
«Здравствуй, дорогой Сашок!
У меня — все нормально. Жизнь, откровенно говоря, спартанская, времени свободного — ни секунды, но порядок — как в танковых частях. По утрам, правда, башка трещит и глаза щемят, точно хрен тер. Ходил в больницу к глазнику. Говорит, это от работы при ярком электрическом свете, надо, мол, прекратить подобную практику. Я ему ничего не сказал. Поблагодарил и ушел. Ничего, обойдется и так. Переживу.
Ребята здешние — золото! Если бы не их доброе отношение ко мне, ничегошеньки я бы не сделал. Но больше всех помогла мне Аня Виноградова. Помнишь, я тебе рассказывал о ней? Замечательная девушка!
Где-то к весне закончу моделирование и выеду на Кедровский разрез. Думаю устроиться там на постоянную работу. Кем — не имеет значения. Хоть ассенизатором.
Отцу, пожалуйста, ничего обо мне не говори. У нас с ним разные взгляды на жизнь.
Ночью в автобусе, когда возвращаюсь домой, думаю о разном. Хочу разобраться в себе, в том, что произошло...
Как у тебя, Лександр свет Петрович, дела в университете? Вылечила ли тетя Фрося свой радикулит? Напиши, нет ли вестей от нашей Иринки. Очень соскучился по ней!
Извини за каракули — письмо пишу в автобусе. Подбрасывает на заднем сиденье чуть ли не до потолка. Брр, как холодно!..
Прости, на этом кончаю. Автобус дальше не идет. Теперь — топ-топ.
Будь здоров — и не кашляй.
Кончив читать, Саша аккуратно сложил письмо и спрятал его обратно в конверт. Как же помочь Володе? Тяжело ему, а еще шутить пытается. Боец... По существу, Володину идею осушения Южного участка скважинами никто сейчас не поддерживает. А что может сделать один человек? Ну, промоделирует процесс осушения, получит все интересующие его параметры. А дальше? Слишком толстую стену нужно пробить. Китайскую стену... А вдруг Володя в чем-то ошибается, правы отец и Боков?
Ох, не вызывает симпатий у него, Саши, этот Игорь Николаевич. Много раз бывал у них дома, и все-таки непонятно, что он за человек. Иринка три года назад втюрилась в него. Все время интересовалась у Саши, как ему Боков, понравился ли. А когда брат в ответ пожал плечами — обиделась. Эх, женщины, женщины... Ладно, как бы там ни было, главное — быть объективным. Боков все-таки кандидат наук, голова. А отец — и подавно... Володя говорит, что отец остановился в своем росте как ученый, очерствел душой как человек. Власть, дескать, портит людей. Володя обижен, его мнение субъективно. Ясно пока одно: нужно добиться истины.
Домой Саша приехал засветло. Отец еще не вернулся с работы. Тетя Фрося, во многом заменившая им всем мать, обвязанная вокруг пояса пуховым платком, в серых растоптанных валенках, засеменила, покряхтывая, навстречу.
— Ну как, Санюшка? Все сдал, поди?.. Теперь, значится, каникулы?
— Все сдал, Фрося. И теперь, как ты правильно заметила, — каникулы, — отозвался тот с улыбкой и, участливо поглядывая на тетку, добавил: — Читал, я, что выпустили новое лекарство от радикулита — реопирин.
Фрося замотала головой.
— Обойдусь как-нибудь... Нонче все лекарства — это химия. Одно лечишь, а другое — калечишь. Уж лучше я песочек горячий на поясницу положу... Идем ужинать, соколик.
— Спасибо, Фрося. Не хочу... нет аппетита... А реопирин я тебе завтра обязательно куплю, — Саша подмигнул тетке, — не вешай нос, все будет в порядке! — и направился в свою комнату.
Сняв пальто и туфли, сел за круглый стол у окна, зажег торшер. Стол был завален книгами, папками, тетрадями. Саша взял одну из папок, раскрыл. Там лежал набросок будущего рассказа. Нет, сейчас он ничего не сможет написать. Ни единой строчки. Вдохновение не изнасилуешь. Хотя Чехов прав: если хочешь стать хорошим литератором, нужно быть прежде всего «мастеровым», обязательно писать каждый день. Писать, «пока пальцы не сломаются». Нужно заставлять себя это делать, быстрее набить руку. Все это так. Но если в голову лезут другие мысли, разве заставишь себя писать...
Ему одновременно хотелось и подсобить Володе еще раз, и понять, почему же все-таки отец как специалист отверг поверхностный способ осушения на Южном участке. Он чувствовал, понимал: сейчас как раз приспело то время, когда надо быть последовательным до конца. Иначе потеряешь что-то важное.
Отец пришел поздно. Долго снимал шубу в прихожей, чем-то шуршал. Потом появился в Сашиной комнате, какой-то сгорбленный, угрюмо-сосредоточенный, под глазами — синеватые припухлости. Медленно подошел к сидящему на тахте сыну, взял зачем-то журнал «Крокодил», полистал. Будничным тоном, как бы между прочим, спросил:
— Как экзамены? Все сдал?
— Угу. — Саша покосился на отца: с чего бы такое любопытство? То неделями молчит (обида, видите ли, без его разрешения понесли в газету корреспонденцию!), то первым начинает разговор. Но делает это так, что и дурак поймет: интересует его совсем другое.
— Фрося сказала мне, что ты получил письмо от Володи... Где он, чем занимается?.. Дай письмо. — Петр Михайлович подсел к сыну, ловил его ускользающий холодный взгляд.
А Саша, упрямо склеив широкие губы, молчал. Его бесила такая бесцеремонность отца, тон, бесило, что отец только сейчас спрашивает о Володе.
— Ох-ох, дрогнуло родительское сердце! Какая жалость! — язвительно проскрипел Саша.
— Перестань, слышишь?! Ты... ты не имеешь права так говорить! — Петр Михайлович встал, повернулся к сыну спиной. Запустив правую руку под атласную пижаму, помассировал грудь. Глухо выдавил: — Что ты понимаешь... в жизни, что ты видел? Критиковать все умеют...
На какое-то мгновение Саше стало жаль отца, и мысленно он выругал себя, что был излишне резок, груб, а может, и жесток. Отец-то — один! И его никто не заменит.
Но чувство это почему-то очень быстро исчезло, и он стал прежним Сашей — колючим, насмешливым, наэлектризованным недавним разговором с Сидоренко.
— Если тебя так волнует судьба Володи, то почему же ты ему раньше не помог? Ты ведь палец о палец не ударил!
— Что же я, по-твоему, должен был сделать?
— Ты обязан был посодействовать, чтобы Володину статью напечатали в газете. Тогда вопрос о возможности применения на Южном участке скважины вышел бы за рамки проблем только вашего НИИ. Главное, как говорил Наполеон, ввязаться в бой...
— К сожалению, я не мог этого сделать, — раздраженно отмахнулся Петр Михайлович.
— А почему?
— А потому, что Владимир Кравчук — мой сын. Существует, понимаешь ли, еще этика... Но суть не в этом. Газета, насколько мне известно, дала статью на специальную рецензию. И она оказалась отрицательной.
«Он объясняет все, почти как Сидоренко: те же мотивы, те же ссылки», — поражался Саша. С той лишь разницей, что представитель прессы был предельно вежлив и тщательно подбирал выражения: собратья ведь по перу!