Ход кротом

Бобров Михаил Григорьевич

— При условии, что машины никаким способом не попадут в Москву. Согласитесь, что соседство с медведем — штука обоюдоострая, и своими руками усиливать подобного соседа… Мне представляется неразумным.

Теперь уже одобрительно кивнул Махно:

— Нам так или иначе нужно защищать республику. Лет через пятнадцать-двадцать мы рассчитываем иметь собственное производство простых машин. Сложные же нам предстоит покупать еще очень долго.

Черчилль подумал: куда раньше скупят вас. Оптом, на корню. Люди поведутся на лозунги популистов, как всегда и везде. Чтобы устоять, вам придется откровенно занять чью-либо сторону. Но даже и в этом

случае ваши якобы независимые ревкомы сделаются лишь посредниками для отмывки чьих-то денег, превратятся в громоотводы для экспериментов и сражений крупных ваших соседей. В пять-семь лет на месте страны образуется пузырящаяся трясина, где никто никогда не найдет никаких концов. Понятно, что соседи не потерпят рассадника чумной язвы на собственных границах; но вы, молодые революционеры, скорее всего, до сего мига просто не доживете.

И никакая сознательность в народе не образуется за десять лет: ни революционная, ни контрреволюционная. И за сто лет не образуется. Английский народ веками жил под феодалами, потом умирал за Кромвеля, потом налегал на ярмо под Парламентом, потом вкалывал на шахтах и фабриках при старушке-Виктории. Все это время люди учились понимать, что же такое политика. И почему она делается не словами, но лишь единственно кровью. Пока этим пониманием не пропитается хотя бы каждый десятый — ничего не выйдет ни у Махно, ни у его вдохновителя Корабельщика.

Пока же молодые республики сцепятся со старым наследником главной державы, глядишь, и Империя сможет немного поправить пошатнувшиеся от Великой Войны дела. Так что черт с ней, с секретностью. Пусть украинские анархисты воюют этим танком с русскими большевиками, через Ла-Манш ему не перелезть. Сила Британии — флот!

Черчилль вздохнул:

— Я передам ваши пожелания нашим специалистам. Фото взять можно?

— Да, оно сделано для вас.

— Взамен я хотел бы попросить вас о небольшой услуге.

— А именно?

— Не могли бы вы встретиться… Скажем, завтра. Да, завтра — идеально. Тем не менее, годится любой день до конца июня. Встретиться с Орландо Витторио, итальянским премьер-министром и рассказать ему… Так, под видом слухов… Кое-что про город Фиуме.

— Что именно?

— Что апелляция Италии на статьи договора рассмотрена не будет. Город решено передать хорватам и это решение окончательное.

Махно не спросил: зачем вам это надо? Понятно и так. Некто сделает некие выводы, а потом и некие действия. А потом окажется, что «некто» сам себя обманул, основываясь всего лишь на слухах, переданных мальчиком-анархистом. С мальчика, ошалевшего в золоте Версаля, судорожно придающего себе веса причастностью к тайным сплетням — какой спрос?

Кстати, Корабельщик еще год назад предупреждал, что Фиуме в итоге отойдет именно хорватам; как же давно это было!

— Хорошо. Если только член «Совета Десяти», участник «Великой Четверки» примет столь незначительного представителя, каковым здесь являюсь я.

— Не беспокойтесь, — бульдожий оскал держался ровно секунду:

— Попросим — примет.

Распрощались не то, чтобы довольные друг другом — но и не испытывая огорчения, паче же разочарования. Черчилль засопел, сходя по узкой скрипучей лестнице вниз. Его спутник что-то лепетал на буржуйском, почтительно придерживая увесистого сэра Уинстона под локоть. Махно видел в окно, как высокие гости погрузились в лимузин и отчалили: большая машина отошла от бровки точь-в-точь, как отваливает от причала

корабль.

Плавно и бесповоротно.

Вот и он теперь…

Бесповоротно.

Нестор долго смотрел на красивые черепичные крыши, уже облитые по краям зеленой пеной свежей листвы, еще не набравшиеся пыли от множества здешних машин и заводских труб. Вот мы сделали революцию, вот мы построим свои города… Такие же дымные, тесные? А ведь без городских умников и селу не выжить. Землю надо удобрять суперфосфатом, а не молитвами и акафистами, да и пахать лучше все-таки трактором. Трактор не болеет ни сапом, ни костоедой, не ломает ноги, не помирает от бескормицы. Не говоря уже, что тянет за целый табун. Значит, и заводы, и города, и химические колонны…

Ему-то все это зачем?

И что, интересно, случилось на той линии, стрелку от которой так настойчиво переводил Корабельщик?

Вошел Сашко:

— Что, Батько, купить нас хотят?

— Верно.

— И мы купимся?

Махно кивнул на стаканы. Сашко без лишней скромности допил один, его начальник второй. Утерли губы рукавом. Нестор снова поглядел в окно.

— Мы Ленину не продались, а тут какой-то буржуй.

И еще прибавил Махно, как некогда в совершенно иной вселенной недоучившийся венский акварелист сказал о недоучившемся тифлисском семинаристе:

— Если Черчилль шакал, то Ленин тигр… Ну их всех к чертовой маме. Айда, Сашко, глянем, чего нашим женам купим-привезем из самого Парижу! Небось, не станет Настя ругаться за написанную в газетах ложь про королеву Румынии.

— Может, и станет. Красивая королева-то.

— Э, Сашко, я анархист-коммунист, или как? Мне с королевой рядом стоять невместно.

— А с Черчиллем же говорили сегодня. Он тоже, считай, король.

Махно замер на полушаге, пошевелил пальцами в воздухе (вот привязался жест!) подыскивая слово.

— Черчилль на троне работает. Видишь, к нам сюда приехал, не поленился. Мог же просто приглашение выслать. Нет, сам явился, чтобы я уж точно от его просьбы не отвертелся. А королева просто… Лицом торгует.

Сашко пожал плечами:

— Вам виднее. А все же я думаю, будет вам дома от Насти!

Сашко как в воду глядел: по возвращению из городу Парижу грозного командира повстанческого края встретила обычная такая полтавская жинка, уперевшая руки в бока.

И зазвенели окна, и засвистала по плечам скалка — да у хитрого Нестора во френч именно на такой случай оказались вшиты куски подошв. Этакие каучуковые погоны толщиной в палец. Увидела Настя, как ловко пристрочено — забыла, что и побить хотела. Ну, помирились: после смеха ругаться как-то уже и неохота.

Песня «Возвертался Батько из Парижу, и сказала ему жонка: я все вижу!» обошла Украину, а за ней и полмира, почти так же быстро, как легенда о покушении на Махно в сельской церкви. О том самом покушении, когда Нестор якобы заколдовал «казака Остапа» сотоварищи в здоровенных вороных жеребцов, и теперь на них ездил со всей охраной.

В той, другой Вселенной акварелиста и семинариста, слово «махновщина» обозначало дикий беспорядок. Здесь Махно воевал осмысленнее, меньше метался и реже промахивался, а уж дисциплину в войске, помня внушение Корабельщика, навел жесточайшую. История с поездкой в Париж — а, главное, с Настиной выволочкой по возвращении — сделала Батьку окончательно понятным, своим и близким. Поэтому приток селян, взыскующих в Приазовской Республике мужицкого рая, не прекращался.